Читать книгу - "Зеркало времени - Николай Петрович Пащенко"

испытаниях чего-то выдающегося в той или иной стране, не обязательно в России, я вспоминал о некогда блеснувшей идее и понимал, на каких принципах эта явно теперь секретная штука работает. Возможно, что подобным образом в разных странах одновременно изобрели радио Попов и Маркони, порознь работавшие над одной и той же темой. Больше ста лет с тех пор историки ожесточённо спорят друг с другом, кто же из двух не знакомых между собой авторов был самым первым. Если нечем заняться, пусть и дальше спорят, это их скудный хлеб.

Припоминаю, Борис дополнил мои размышления: «Историкам особенно полезно было бы овладеть методикой чтения не только акашических хроник в своих душах и в душах других живущих и ушедших людей, но и научиться считывать информацию от животных, растений, из находимых разнообразных археологических древностей. Вот когда они поймут, что действительная история человечества имеет очень мало общего с той антинаучной чепухой, которой они от корки до корки старательно засевают свои учебники и диссертации. Ни Азазелло, ни Коровьев научных званий не имели, а информацию получали любую, какую хотели. Причем, достоверную. И легко! Чем человек хуже этих булгаковских демонов? Или разве глупее?»

Борис хочет от меня, чтобы я рассказал о новой науке и новой технике его времени, которая, возможно, уже создается сегодня? Технократ! Я же, напротив, хочу рассказывать о моих героях. Весь мой жизненный опыт говорит о том, что никакая техника не в состоянии сделать человека надолго счастливым. Совершенствуемая техника и счастье человеческое пребывают просто в разных категориях.

О героях, о героях и о героях! О них хочу говорить.

Кроме того, ни о ком и ни о чём ином, кроме их жизней, я сейчас и рассказывать не смог бы. Не получится — я теперь не в состоянии. Потому что занят моими героями по горло, по уши, выше бровей, по маковку, а своих героев каждому автору необходимо любить. И пока я не сумею объясниться им в моей любви так, чтобы моё объяснение их по-настоящему удовлетворило, они не отпустят меня от себя для дальнейшего продолжения моей собственной жизни и мной её интенсивного и интересного проживания. Подсказал мне это когда-то опять-таки Борис.

Подсказал, мне кажется, увещевающим, даже каким-то успокоительным тоном, когда я в очередной раз ощутил усталость, а временами чувствовал даже отчаяние оттого, что проблемные узлы в моей вещи завязываются непредвиденно более сложными, чем поначалу предполагалось. И хотелось. Впрочем, и я ведь не только автор, но и действующий и взаимодействующий в объёмах моего произведения трудолюбивый участник и орудие, в некоторых плоскостях произведения подобное грубовато сделанному консервному ножу, никак пока не скальпелю. Тем более, не тончайшему микролазерному лучу для операций на клеточном уровне. А ведь есть в окружающей нас природе и субклеточный, и ещё более тонкие уровни.

Мне представляется также, что у меня нет пока отображения главнейшего героя в принятом смысле. Я не воспротивился бы, чтобы присутствие Его ощущалось, поскольку жизненно необходим хотя бы снисходительный и благожелательный взор Его на всякие наши проделки и похождения.

Кроме того, заноза-автор из меня выявился-выделился, от меня отделился и далее поплыл в своих собственных трудах и заботах уже сам по себе, почти как полноправный герой произведения. Меня оставил. Спасибо, что не кинул. Вот до каких новейших пониманий я дозрел. А как теперь быть без этого отделившегося от меня автора, ушедшего читать Вернадского, кто продолжит работу?

— Вспомни, — прошелестела мне вновь наконец-то слышимая лишь внутреннему слуху камышовая Борисова свирель, — как с тобой уже было, когда ты заинтересовался эпохой Петра Великого, как начал кропотливо подбирать материалы. Вспомни, какими ты увидел характеры хитромудрого, как приснопамятный Одиссей, временами резкого, или, наоборот, робкого, то пытающегося выглядеть новым аристократом, то в чем-то простецкого и мужиковатого генерал-прокурора Павла Ягужинского, пассионарного незаменимого служаки сержанта Щепотева, в каком неожиданном развороте стала представать казавшаяся изначально могущественной духовная фигура самого Петра, упразднившего даже патриаршество, — и что?

Ты решил никогда не возвращаться к этой теме, потому что понял: чтобы героев своих написать, их необходимо любить — вот важнейшее условие взаимодействия и сотворческой работы с ними, — совсем как собственных детей. А грозная, необузданная и кровавая личность Петра принесла в твоё внутреннее ощущение осознание, что до правдивого проявления чувства твоей любви к нему и его сподвижникам немереная дорога. Государство, в котором ты живешь и действуешь, устроенное чиновниками по своему разумению и к прямой своей выгоде, несет ведь в себе немало пережитков из эпохи именно Петра Первого. Часть дороги к пониманию жизненной необходимости любви ко всему сущему ты уже прошёл, но привела она тебя своими витками в совершенно иную плоскость, прямо с петровской эпохой не связанную. Более того, от неё уводящую, ибо много о том времени и о Петре выявилось псевдоисторического вранья, отказаться от коего люди не готовы. И оказалось, что до такой, описываемой, как Христовой к нам любви, и тебе предстоит ещё доразвиться. Кроме того, маловероятно, что у тебя есть личный опыт жизни в эпоху Петра в России, потому нет и интереса к тем временам, не так ли? Тот пропетровский автор так и ушёл из тебя с недовольством и пустыми руками в неведомый скит, как в лесной глухомани спасались от дикостей мирской жизни старообрядцы. И не зря.

Я прервал его:

— Однако Христос ещё сказал: «Не мир я пришел принести, но меч». И изгнал торговцев из иерусалимского Храма. Не позволил им в Храме Божием нагреть руки.

Вовремя я возразил Борису. Но… Да-да, разумеется, и это правда, Борис мне напомнил то раннее увлечение эпохой Петра, о котором я сам, признаться, подзабыл. Трудная дорога, по которой счастливцы прошли до меня, идут со мною рядом и продолжат творческое движение после того, как в назначенное время я покину этот мир. Так часть меня в предыдущем рождении навсегда оставила памятный дом «моих» японских родителей Ватасёмона и Сиктуанико (а седьмой универсальный закон Космоса гласит: «Уходя — останься»). Теперь общая с моими героями дорога вывела и их, и меня, что для ожиданий героев важнее, куда я совсем не ожидал. Пока не могу сказать определённо, есть ли в акашических записях-хрониках моей души глава о жизни в России в эпоху Петра. Чем вызвано глубинное неприятие петровского времени? Настолько глубоко в собственное подсознание — на триста лет — я ещё не забирался.

Тем не менее, пройти и эту дорогу надо до конца. По возможности, достойно. Спасибо тебе за подсказку, Борис.

— Я помню, помню. Но всё-таки