Читать книгу - "Зеркало времени - Николай Петрович Пащенко"

одноклассников. Как сделать, чтобы люди об окружающих людях и о себе, что они люди, всегда помнили?»

Борис бесцеремонно прервал мои размышления, не давая ступить на порог настроения ни печали, ни гневу:

— Специально для тебя, мой автор, хочу отметить, что интересно мне в отношениях с тобой сейчас совсем другое. Не эти твои благие мысли. Скажи, а лучше ли ты стал понимать меня? Ответь, для чего, как ты теперь думаешь, я тебе всё это рассказываю?

«В Борисе, наконец, возродились долгожданные эмоции?» — подумал тут же я, потому что мне, прежде поверхностного осмысления, угадались в его мыслях не только грусть или пренебрежительность, но и язвительность и желчность. Всё укрывает — за напускной бравадой.

Почему он посчитал, что без его помощи мне не справиться с истолкованием приходящей от него информации? Да, разумеется, я учусь у моих героев, потому что, по сравнению со мной, они меня опережают и в разуме, и в знаниях, и в умениях, а в возможностях общения с Тонким миром опираются уже на такие технологические штучки, которые мне только ещё предстоит когда-то найти и освоить, что успею.

— Лучше ты стал понимать меня? — спокойно, без настойчивости, повторил Борис свой вопрос, поскольку с ответом я промедлил.

— Пожалуй, — пытаясь совладать с достаточно неопределёнными и разбросанными мыслями, вновь коротко ответил я. Посчитал лишним пожаловаться ему, что ощущаю себя не в более привилегированном положении в сравнении с моими героями. Скорее, плечом к плечу с ними перед фронтом ровно тех же проблем, которым жизнью вынуждены противостоять и они. А для чего всё это, честно сказать, не знаю.

— Да не темни, брат, — отозвался Борис. — У тебя множество вопросов ко мне: чувствую, хочешь знать не из себя, а уже от меня, что было дальше, что происходило со мной и Акико… Да что ты?! Неужели же тебя самого не интересует, какую жизнь реально ведут те, о ком ты узнал, и, как понял, вовсе не чужие тебе люди в далёкой Японии, «твои» вдова, дочь и внуки? Молчишь, стиснув зубы? Что же сказать, что подумать о тебе тогда, каков ты: нелюбопытен, туп, ленив или хладнокровен? Но почему?.. Да ведь и это ещё не всё. Наверное, хочешь знать об уникальном аэрокосмическом МиГе, свершился ли полёт, к которому меня так долго готовили… Готовили довольно продолжительное время, и всё же полёт состоялся неожиданно… Но — состоялся, — и я, как понимаешь, уцелел. И много-много ещё такого, о чём ты хотел бы узнать от меня, поскольку сам пока не в силах получить ответы на, пускай в будничной круговерти не мучающие, но всё же вовсе не безразличные для тебя вопросы. Они затрагивают и твою жизнь. Не подумай, что я страдаю оттого, что вторгаюсь в твои дела. Связь между нами уже возникла, действует, и я лишь поддерживаю её, как, впрочем, не из одного простого любопытства поступаешь и ты по отношению к любым другим, из литературы ли они или из жизни. Различие в другом. Ведь если бы ты посчитал, что, касаясь судеб реально живущих людей, поступаешь безнравственно, то вряд ли позволил бы себе вторгаться в их… Понимаешь меня?

— Да, — перебивая его, вновь очень коротко подумал я. И, отметив, что если даже очень интересуюсь, как живут совсем уж близкородственные мне люди, всё-таки свою личную жизнь они определяют сами и впускают в душу к себе лишь, когда этого хотят, и, кроме того, всё ведь обо всём узнать на этом свете невозможно, нетерпеливо добавил, — да прекрасно понимаю про «святая святых» каждого человека — рассказывай!

— Что ж… — Во мне мысли его снова отдались как глубокое размышление, то ли Бориса, то ли моё собственное. — Ответь, Борис, а чем же ты-то занимаешься в данное время помимо того, что общаешься со мной? Мне очень хочется прочувствовать в тебе дух человеческий, больше и глубже узнать о твоих человеческих устремлениях, интересах.

— Чем занимаюсь? — переспросил Густов. — Ну, хорошо. Спасибо за терпение, за то, что позволяешь высказаться, почитай, до донышка, дотла. Не перебиваешь, не комментируешь, что между людьми в живом общении большая редкость. Обычно у всех нас на общение с другими не хватает терпения или времени. Хорошо, расскажу коротко, твоих образований хватит понять. Речь ведь пойдет не о картинах природы, доступных для созерцания и понимания всем, а о фундаментальных её явлениях. Некоторые из них мой отец раскрыл и кое-что заложил в конструкцию своего аэрокосмического самолёта. Сам-то ты этого пока и не знаешь и не видишь. Так вот, в связи с этим, отвечаю тебе…

Знаешь ли, в узкоспециальном смысле меня сейчас занимают те разделы высшей математики, которые я в сокращённом виде «проходил» при Токийском университете Васэда. В наших технических вузах им, к сожалению, не на всех специальностях обучают. Сыну моему Серёжке скоро исполняется двенадцать лет, и я, смех сказать, из-за него и для него глубоко залезаю в неевклидовы геометрии Лобачевского, Римана, Минковского и даже ещё дальше, чтобы просто понимать, — не смейся — что рассказывает мне мой сын. Мы с ним уже на подступах к трудам академика Колмогорова и священника отца Павла Флоренского.

— Я помню о твоём сыне… У него проявился интерес к математике? Талант?

— Кто знает? Конечно, я мог бы гордиться сыном, хотя во многом он откровенный лентяй, как и его дружок, рыжий кот Хакер. Здесь дело в том, что Сергей определённо из поколения детей-индиго, он сам сочиняет эти геометрии, только называет всё по-своему, вот мне и приходится переводить для него то, что он впервые для себя «открывает», в уже привычные для науки термины.

К примеру, метрики, то есть элементы длины, характеризующие криволинейные римановы пространства, Серёжка называет коротышами и, ложась спать, пальцами «раскладывает» их воображаемые подобия по криволинейной поверхности своей подушки. Ну, все эти компоненты метрического тензора переиначивает по-своему, и так далее. Мне кажется, нам с ним вот-вот увидятся подступы к тем уже высотам, где геометрия становится физикой, а физика — философией. Здесь, в этой части пути (помнишь — когда оружие становится не-оружием), наука становится не-наукой, а вероятно, истиной, хотя и на время.

Сергей нашел на чердаке моего родительского дома прихороненный винчестер от старого «Септиума» моего отца, а своего, то есть Серёжкиного, деда, Кирилла Михайловича, умудряется таскать с него информацию и храбро влезает в математический аппарат криволинейных и многомерных пространств, как я предполагаю, использованный при разработке аэрокосмического МиГа. В свой черёд расскажу тебе, наверное, и об этом, если интересно. Не хочется ломать порядок повествования.