Читать книгу - "Песня жаворонка - Уилла Кэсер"

Уже совсем стемнело, и свет фонарей аллеи врывался в салон машины. Снежинки роями белых пчел летали вокруг светящихся шаров. Тея неподвижно сидела в углу, глядя в окно на огни других такси, которые мелькали между деревьями и все, казалось, летели туда, где ждет счастье. Такси тогда только появились в Нью-Йорке и были темой шлягеров. Лэндри пел Тее песенку, услышанную в каком-то театрике на Третьей авеню:

Мимо пролетело ясноглазое такси

С девушкой его мечты.

Почти неслышно Тея принялась напевать мелодию, хотя думала о серьезном, глубоко тронувшем ее. В начале сезона, когда она еще пела нечасто, как-то днем она пошла послушать концерт Падеревского. Перед ней сидела пожилая немецкая пара; старики были явно небогаты и многим пожертвовали, чтобы выкроить деньги на превосходные места. Их вдумчивое наслаждение музыкой и взаимное дружелюбие заинтересовали Тею больше, чем содержание программы. Когда пианист начал прелестную мелодию из первой части сонаты Бетховена ре минор, старушка протянула пухлую ручку, коснулась рукава мужа, и они посмотрели друг на друга с узнаванием. Оба были в очках, но какой взгляд! Глаза как незабудки и так полны счастливых воспоминаний. Тее хотелось обнять стариков и спросить, как им удалось сохранить свежесть чувства, словно букетик в стакане воды.

XI

Доктор Арчи не видел Тею всю следующую неделю.

После нескольких безуспешных попыток ему удалось перекинуться с ней парой слов по телефону, но она говорила так рассеянно и так явно думала о другом, что он торопливо пожелал ей спокойной ночи и повесил трубку. Оказалось, теперь Тея репетирует не только «Валькирию», но и «Гибель богов», в которой ей предстояло через две недели петь партию Вальтрауты.

В четверг днем Тея вернулась домой поздно, после изнурительной репетиции, далеко не в радужном настроении. Мадам Неккер, очень любезная с Теей в тот вечер, когда она заменила Глёклер в роли Зиглинды, держалась холодно и неодобрительно, откровенно враждебно, с тех пор как Тею назначили петь эту партию вместо Глёклер в постановке «Кольца». Тея всегда думала, что они с Неккер стоят за одно и то же дело и что Неккер это признает и хорошо к ней относится. В Германии она несколько раз исполняла Брангену при Изольде-Неккер, и та давала понять, что, по ее мнению, Тея поет прекрасно. Теперь Тею расстраивало, что одобрение такой честной артистки, как Неккер, не выдерживает испытания завистью к чужому хоть сколько-нибудь значимому успеху. Мадам Неккер было сорок лет, и ее голос угасал как раз тогда, когда ее мастерство достигло вершины. Каждый новый молодой голос был врагом, а этот сопровождался дарованием, которое она не могла не распознать.

Тея заказала ужин в номер, и ужин оказался отвратительным. Она попробовала суп и возмущенно оделась, чтобы пойти поискать еды. Уже направляясь к лифту, она вынуждена была признать, что ведет себя глупо. Она сняла шляпу и пальто и заказала другой ужин. Когда его принесли, он был не лучше первого. Под гренком на тарелке даже обнаружилась горелая спичка. У Теи болело горло, отчего глотать было больно, и это не предвещало ничего хорошего завтра. Весь день она говорила шепотом, чтобы поберечь горло, но теперь, будто назло кому-то, вызвала экономку и потребовала отчета о пропавшем белье. Экономка была равнодушна и дерзка, и Тея рассердилась и сильно ее отчитала. Она знала, что впадать в ярость перед сном для нее очень плохо, и после ухода экономки поняла, что из-за белья на десять долларов рискует сорвать выступление, которое в конечном счете может принести тысячи. Луч-шее, что она могла сделать сейчас, — перестать корить себя за недальновидность, но она слишком устала, чтобы контролировать свои мысли.

Раздеваясь перед сном — Тереза в это время расчесывала парик Зиглинды в комнате с сундуками, — Тея продолжала горько бранить себя. «И как я теперь вообще засну в таком состоянии? — повторяла она. — Если я не высплюсь, завтра от меня не будет никакого толку. Пойду выступать и опозорюсь. Да наплевать на это белье и на того негодяя, что его украл… Чего мне вздумалось реформировать управление отелем? После завтрашнего спектакля я могла бы собрать вещи и уехать отсюда. Есть „Филламон“ — мне там номера даже больше нравились — и „Умберто“…»

Она принялась перебирать преимущества и недостатки разных гостиниц. И вдруг одернула себя: «Зачем я это делаю? Сегодня ночью я все равно не могу переехать в другой отель. А это теперь до утра. Я и глаз не сомкну». Принять горячую ванну или нет? Иногда это ее расслабляло, а иногда будоражило и прямо-таки сводило с ума. Между убежденностью, что она должна спать, и страхом, что не сможет, она застыла в нерешительности. При взгляде на кровать все ее нервы содрогнулись. Кровать пугала Тею гораздо больше, чем когда-либо сцена оперного театра. Кровать зияла перед ней, как губительный овраг на пути французской кавалерии при Ватерлоо. Тея бросилась в ванную и заперла дверь. Она рискнет принять ванну и немного отсрочит встречу с кроватью.

Она пролежала в ванне полчаса. Тепло воды проникало до костей, навевая приятные мысли и ощущение, что все хорошо. Все-таки очень мило, что доктор Арчи в Нью-Йорке и получает такое удовольствие от тех кратких минут, которые она может ему уделить. Ей нравились люди, которые идут в гору и становятся интереснее с возрастом. Вот Фред — сейчас он гораздо интереснее, чем в тридцать лет. Он разбирается в музыке и, должно быть, понимает в своем деле, иначе не стоял бы во главе пивоваренного треста. Она уважает такой ум и успех. Любой успех — это хорошо. По крайней мере, она сама хорошо начала, и теперь, если только удастся заснуть… Да, они все стали интереснее, чем раньше. Взять хотя бы Харшаньи, которого так долго сдерживали, — какое место он занял в Вене! Если удастся заснуть, завтра она покажет ему нечто такое, что он поймет.

Она быстро забралась в постель и свободно задвигалась между простынями. Да, она согрелась. С реки дул холодный сухой ветерок, слава богу! Она попыталась думать о своей каменной комнатке, аризонском солнце и синем небе. Но это вело к воспоминаниям, которые все еще болели. Она повернулась на бок, закрыла глаза и прибегла к старому приему.

Она вошла в парадную дверь отцовского дома, повесила шляпу и пальто на