Читать книгу - "Лунный ветер - Евгения Сафонова"

Значит, я была права. Красавица и Чудовище, Гавейн и леди Рэгнелл, Диармайд и дочь подводного короля.^[29] Все те сказки, где злые чары развеивает любовь; а если не любовь, то брак или ночь с тем, кто готов принять тебя таким, какой ты есть.

Да. Это действительно объясняло всё. Оборотни перевоплощаются либо в те ночи, когда светит полная луна, либо в те, когда сильные переживания лишают их власти над собой. И для лорда Чейнза я — просто средство вылечить его наследника: всё равно что пузырёк с лекарством. К пузырькам в аптеке не питают тёплых чувств. Пузырьки в аптеке не привыкли спрашивать, хотят они быть купленными или нет.

Я чувствовала странное опустошение. Только что в душе бушевала буря, теперь воцарился мёртвый штиль. Наверное, потому что я ещё не в полной мере осознала, что всё это значит, и лишь пыталась осмыслить множество вопросов, возникших в моей голове взамен некоторых разрешившихся.

С них я и решила начать.

— Как ты… стал…

— Моя мать умерла не в родах. Вернее, в родах, но… за два месяца до того, как я должен был появиться на свет, на неё напал оборотень. — Заложив руки за спину, Том отошёл от двери. Спокойным, неспешным шагом, будто просто прогуливался после завтрака. Видно, сейчас им владело то же неестественное, опустошающее спокойствие, что приковало к месту меня. — Они с отцом тогда были в нашем загородном поместье. Не в Энигмейле, в другом. Мать вышла прогуляться перед сном, волк напал на неё прямо в саду. Отец подоспел на помощь и убил его, но слишком поздно. А после смерти волк вернул себе человеческий облик. — Он остановился подле кресла, не глядя на меня. — Отец после пытался выяснить, кем был этот несчастный, однако в окрестностях никто не пропал. Этот оборотень был пришлым, похоже, бродягой… верно, скрывался от Инквизиции, скитаясь. Мама умерла три дня спустя, однако лекарь сумел спасти меня. Отцу пришлось изменить ему и слугам память, чтобы всё скрыть. Тогда он ещё не был уверен, что я буду… таким, но знал: если б мама осталась жива, она бы стала чудовищем, и проклятье почти наверняка успело коснуться меня. Он боялся, что меня убьют, если узнают правду.

— Так проклятье и правда передаётся через укус?

Меня саму удивило прозвучавшее в этом вопросе деловитое любопытство. Которого я совсем не чувствовала.

Слова вырвались сами, и собственные губы казались мне чужими и далёкими.

— Порой сказки врут, — сухо заметил Том. — Но не в этом.

— И все эти годы… — я шумно выдохнула. — Как ты скрывал это от меня?

Друг слабо улыбнулся.

— Не считай меня лицемером. Я ничего не скрывал. Я и не смог бы… не от тебя, по крайней мере.

— Но…

— Я сам узнал совсем недавно. Пока мне не исполнилось шестнадцать, проклятье никак себя не проявляло. Затем я начал оборачиваться, но каждое полнолуние отец усыплял меня прежде, чем наступала ночь, и запирал в клетке в подвале. Обставлял всё так, что я просто засыпал в своей постели, а поутру просыпался в ней же. Если у меня возникали любые подозрения по этому поводу, он стирал мне память о них. — Том отстранённо провёл рукой по спинке кресла. — Бедный папа… конечно, он боялся, что маленький я случайно выдам свою тайну, — но больше, чем страхом, им двигало желание, чтобы у меня было счастливое детство. Чтобы я жил нормальной жизнью, не мучаясь осознанием своей неправильности.

Я лишь смотрела на него, поражённая услышанным.

Так мне не показалось когда-то. У Тома были провалы в памяти. Должно быть, стирая воспоминания об оборотничестве, лорд Чейнз порой случайно задевал и другие… но истязать память собственного сына? Хранить его тайну даже от него самого?

Что ж, это хотя бы объясняет, почему Том ничуть не протестовал против наших игр в Охотников. Знай он, что мы играем в тех, кому полагается охотиться на него, — ему было бы трудно получать от этого удовольствие.

— И когда ты узнал?

— Незадолго до того, как попросил твоей руки. Отец только тогда решил открыть мне правду. И потому, что у меня появилась возможность исцелиться, и потому, что дальше скрывать это становилось всё сложнее.

Вот почему мне подумалось, что Том изменился. Тогда, когда он вернулся из Ландэна в предыдущий раз… Он действительно изменился.

То, что он узнал, не могло его не изменить.

— Почему сложнее?

— Потому что зверь во мне растёт. И умнеет. И жаждет крови. — Я увидела, как Том снова прикрыл глаза. — То, что случилось с Элиотом… я обернулся не в полнолуние. Прежде такого не бывало. — Он судорожно вздохнул. — Отцу пришлось сотворить мою иллюзию, чтобы той ночью никто не понял, что меня нет в моей постели. А потом ещё отыскать меня в полях, где я лежал без сознания, снова приняв человеческий облик, и вернуть в Грейфилд под самым носом у стражи.

Сейчас я вспомнила, что действительно не видела Тома среди тех, кто толпился у моей истерзанной двери. Впрочем, тогда нам всем было немного не до этого: я сосредоточилась на другом подозреваемом, а остальные думали о теле Элиота, лежавшем во дворе.

Только вот сейчас было уже безнадёжно поздно.

— И я хотел добраться до тебя, Ребекка. А когда не смог, убил бедного старика.

— Не говори так, — вырвалось у меня. — Это был не ты.

Звук его глухого смешка показался мне ужаснее скрипа металла по стеклу.

— Отец тем утром сказал мне то же самое. Когда я узнал, что сделал… он бы и тут стёр мне память, если б не понимал, что на сей раз сопоставить факты труда не составит. — Том помолчал. — А две ночи назад я сбежал из своей клетки. Той, куда меня всегда запирают в полнолуние. Разогнул зубами стальные прутья и сумел нажать лапами на рычаг, отпирающий подвал. Бегал по окрестностям всю ночь, отцу снова пришлось меня искать. Чудо, что никто не погиб.

Видение клетки, представшее моему взгляду в шаре баньши, всплыло перед глазами само собой.

— Клетка?..

— В подвале Энигмейла. Отец сделал её для меня.

Я не могла быть уверена, что это та же клетка, которую видела я, но известие о ней всё равно ни капельки мне не понравилось. Хотя с чего бы нам с Томом оказаться запертыми там? Куда вероятнее, что я видела клетку в застенках Инквизиции, и этот вариант будущего — тот, где тайну Тома раскроют. А меня, верно, схватят вместе с ним: за то, что знала правду и молчанием покрывала того, кто должен быть казнён.