Читать книгу - "Тьма на кончиках пальцев - Дмитрий Швец"

Господин был обычным, встретишь такого человека на улице и пройдёшь мимо, даже не взглянув. Обычное коричневое пальто, с модными, в обществе, но такими неудобными накладными плечами. Обычный дорожный костюм под пальто. Просто коричневый пиджак, коричневая жилетка, белая рубашка, коричневый галстук и простые коричневые брюки. Ничего, что подчёркивало бы статусность этого человека. Ничего, что говорило бы о его значимости в империи или отдельно взятом её кусочке. Он был обычным. Самым что ни на есть, и внешность его это подчёркивала.

Простое, выбритое до синевы, чуть бледное лицо человека, большую часть жизни проведшего за столом в конторе. Нос прямой, подбородок не слишком выделяется, но имеется, губы не тонкие, не толстые, улыбаются странно, чуть больше смещаясь влево. И улыбка самая что ни на есть обычная, приветливая, ласковая, как улыбаются портье в гостинице, рассчитывая на дополнительный рубль чаевых. Смотришь на такого человека и начинаешь гадать, в какой именно конторе он работает. Зерном торгует, или сукном. А может, где-то в министерстве, отвечает за строительство дорог в далёких губерниях. В том, что он клерк сомнений уже нет. А всё потому, что, увидев его, никто не станет смотреть ему в глаза. А зря!

Он был обычным, самым обычным человеком из плоти и крови. Быть может, даже клерком. Хотя в этом я сильно сомневался.

Но он обычным не был. Достаточно взглянуть ему в глаза, чтобы увидеть в них, что он не так прост и всё это лишь наносное, лишь инструменты, чтобы спрятать то, кто он есть. А в его оценивающих всё вокруг глазах отражается уверенность, сила, превосходство над окружающим миром и власть. Много власти. Очень много власти. В его глазах так много власти, что, кажется, она сейчас начнёт оттуда течь и затопит всё вокруг.

Я понимал, что он мог бы скрыть и глаза, скажем, надев очки или же немного изменив взгляд, разбавив власть интересом, или же безразличием. Но он этого не сделал. И не сделал специально. Для меня. Он оставил всё в глазах, так как есть, для меня. И пришёл он не к отцу, пришёл он ко мне.

По отцу взгляд его лишь скользнул. Отцу гость лишь коротко кивнул. На меня же он смотрел долго, пристально, внимательно. Мне не нравился его взгляд, слишком тяжёлый, слишком колючий, он как игла проникал под кожу. Мне хотелось спрятаться, убежать, но я не мог, и потому что взгляд гостя притягивал меня, и потому, что сбежать было бы невежливо, и потому, что мне было интересно. Неприятно, но интересно. И с каждой секундой интерес угасал, а неприязнь росла.

Гость это понял.

— Арсений Антонович Аксаков, — он перекинул саквояж в левую руку, шагнул к столу и протянул мне правую.

Я, как и подобает воспитанному молодому человеку, встал навстречу, судорожно дожёвывая остатки сэндвича. Хлеб впитал всю влагу во рту, в мясе попалась жила, и я, как ни старался работать челюстями, проглотить сухую нижущуюся массу не мог.

— Не торопитесь, молодой человек, прожуйте спокойно, — он пожал протянутую мной руку. — Лучше нарушить нормы приличия, чем подавиться и умереть. Достаточно того, что сейчас вы пожмёте мне руку. Представитесь позже, когда прожуёте. Тем более что я и так знаю кто вы такой. Садитесь, Глеб Сергеевич, и не слишком торопитесь жевать, лучше сделайте это тщательно.

В его голосе не было ни раздражения, ни издёвки. Ровный, мягкий голос уверенного в себе человека, которому пусть и не плевать на нормы приличия, но он готов от них немного отступить. Например, позволив дожевать чёртов бутерброд.

Я так и сделал. Под пронзающим меня взглядом, никак не сочетающимся с расслабленной, доброй улыбкой, я сел. Аксаков улыбнулся и повернулся к отцу.

— Хороший мальчик, — он последовал собственному совету и наплевал на приличия и нормы, беззастенчиво говоря обо мне в моём присутствии в третьем лице. — Я это чувствую. Ты правильно сделал, что пригласил меня, — он кивнул и улыбнулся отцу и тут же сменил тон. — Скажи, Сергей, а куда я могу это повесить и положить? — он кивнул на саквояж в руке и потянул пальто за полу.

Отец молча принял пальто, взял саквояж из его рук, отнёс их к диванчику для отдыха. Бережно поставил саквояж, аккуратно сложил пальто, отряхнул пылинки и лишь потом уложил его так, чтобы оно, не дай-то Господь, не помялось т тем более не упало.

Я следил за ним. Я перестал жевать, удивлённо наблюдая, как отец прислуживает кому-то. Этот сильный, властный человек, не терпящий ни возражений, ни даже сомнений в его словах. Привыкший, чтобы ему подчинялись, и лишь по его взгляду выполняли все его прихоти. Этот человек мгновенно растерял всякую спесь и с лёгкостью, и я бы даже сказал гордостью, прислуживал расположившемуся в кресле странному гостю. И при этом они совершенно точно знакомы. Возможно, и скорей всего, не слишком близко, но всё же достаточно неплохо.

— Да, — кивнул Аксаков. — Да! Иногда следует задавить собственную гордость, забыть о своём происхождении, забыть об успехах, о власти, о том, кто ты есть. Иногда следует прислуживать человеку, иногда стоит даже унизиться перед ним, чтобы достичь того, что тебе нужно. И я мог бы сейчас заставить твоего отца встать на четвереньки и лаять или выть на луну. А знаешь почему? Потому что я нужен ему. И пока я нужен, я могу творить с ним всё, что захочу. Главное, в моей ситуации, не перейти определённых границ, к которым нормы порядочности, приличия, поведения не имеют никакого отношения. Это вопрос его личного восприятия. Мне главное — не унизить его слишком сильно, хотя бы потому, что наша ситуация может измениться буквально через пять минут, — он достал из кармана часы на длинной серебряной цепочке. Со щелчком, демонстративно дёрнув рукой, открыл их, посмотрел на циферблат. — Пятнадцать. Через пятнадцать минут наша ситуация может стать зеркальной. И весь вопрос в том, хочу ли я рискнуть или нет, — он покосился на отца.

Тот, ничуть не смущаясь, наклонился над столом, взял чайник и разлил по кружкам тёмный, густо пахнущий весенней травой напиток.

— Хочешь попробовать? — спросил он, заглянув гостю в глаза.

— Честно — нет! Сколько раз мы были в обратной ситуации, и ты ни разу не перешёл границ, хотя и