Читать книгу - "Тьма на кончиках пальцев - Дмитрий Швец"

взглянул на гостя, тот с задумчивым видом не то торопил, не то пытался притормозить стрелку в собственных часах. Он закрыл часы, зажал их в кулаке, прищурившись, покосился на меня, кивнул, словно принял невесёлое решение. Вновь глянул на часы, отпил чаю, ещё раз кивнул сам себе, убрал часы и наклонился ко мне.

— Скажи, Глеб, тебе ведь снятся кошмары? Можешь не отвечать, я знаю, что снятся. И не только тебе, всей твоей семье. Прямо сейчас твоя маленькая сестрёнка спит, лишь потому, что на груди её приколота брошь с заклинанием. Это хорошее заклинание, сильное. Твой отец потратил на него много времени, ещё больше нервов и денег. Но чары стоят того. Они не подпустят к Оле ни одного кошмара, ни принесённого извне, ни порождённого ей самой. Беда лишь в том, что рано или поздно и это заклинание истощится и перестанет работать. И кошмары вернутся. Но не буду долго говорить о том, что тебе и так известно. Скажи, Глеб, а замечал ли ты, что в твоём присутствии Оля спит гораздо крепче и кошмары у неё бывают реже.

Я хмыкнул, он замолчал. Замечал ли я? Ну было пару раз, когда я садился к ней, она прижималась ко мне и спала тихо, мирно, глубоко. Не так, как под защитой амулета, там сон совершенен, чист. Уткнувшись в мой бок, Оленька, возможно, даже продолжала видеть кошмары, но то, что я рядом, позволяло ей чувствовать себя более защищённой. Жаль, что я не могу быть рядом с ней всё время, она чудесный ребёнок, и то, что тьма терзает её разум несправедливо.

Я снова хмыкнул.

— Зря ты так, — улыбнулся Аксаков. — Хотя понимаю, пятнадцать лет, все мысли о барышнях, будущего нет, существует только сегодня. Сейчас ты как рыба, выброшенная на берег, мир изменился раз и навсегда, и чтобы выжить придётся отрастить нос и лапки. А это не просто. Отрочество — прекрасное время, столько нового, неизвестного, запретного, — на последнем слове гость сделал особое ударение, и взгляд его впился в меня. - И как жаль, что не у всех получается пережить взросление, — он подавил улыбку, наверное, что-то увидел, хотя я старался оставаться максимально спокойным. Я даже губу закусил. - Обойтись же без последствий не удаётся никому. Или почти никому.

— К чему вы это? — не выдержал я.

— К тому, что внимание твоё рассеяно. Ты не видишь того, что происходит под самым твоим носом. С другой стороны, ты и не пытаешься видеть. Ты не способен сопоставить некоторые факты, просто потому, что для тебя этих фактов не существует. Ты не отказываешься их принять, ты их просто не замечаешь. Но у твоего батюшки, — он посмотрел на отца и улыбнулся ему, — внимание сосредоточено на вас. Он слишком любит своих детей, он заботится о вас, он следит за вами. Даже тогда, когда вы этого не замечаете. И в том, в чём вы не замечаете. Но твой батюшка очень внимателен. И он заметил, что его сын последнее время стал странным. Не таким, каким был раньше. Он заметил изменения и позвал меня.

— Заметил, что? Какие изменения? На что вы, господин Аксаков, намекаете? — сквозь зубы проворчал я, понимая, что меня только что оскорбили, но не понимая, как и чем. Я чувствовал, что должен обидеться, должен взорваться, начать рвать и метать, но не мог найти за что зацепиться. — Отец, что всё это значит? Кто он? Кто этот человек? Что он делает в нашем доме? И почему позволяет себе так разговаривать?

Невежливо говорить о присутствующих в третьем лице, ещё более невежливо тыкать в кого-либо пальцем. Такое поведение осуждается и совершенно недопустимо для дворянина. Пусть даже и из младшей семьи. И я только что нарушил оба эти правила. Нарушил и не подумал об этом жалеть. Напротив, я с вызовом посмотрел сперва на отца, затем на гостя.

Ни тот ни другой вызова не приняли. Во взгляде отца скользнуло лёгкое сожаление, но тут же пропало, сменившись на сосредоточенный интерес. Арсений Антонович Аксаков не отреагировал никак. Совсем. Он посмотрел на меня с абсолютным равнодушием, и на лице его не мелькнуло даже тени эмоции. Не лицо, маска гипсовая. Так смотрят на половых и кучеров, а ещё на тараканов и мокриц, но это уже политика. Вроде. С гораздо большим интересом он опустил взгляд к вновь извлечёнными из кармана, часам.

— Пора! — Аксаков встал, с громким щелчком захлопнул часы, улыбнулся мне и, развернувшись на каблуках, прошёл к дивану. Там наклонился, достал что-то из пальто, раскрыл саквояж, покопался в нём. Зажал что-то в кулаке, что-то спрятал во внутренний карман сюртука. И вновь развернувшись на каблуках, вернулся к столу.

Положил перед отцом потёртый спичечный коробок. Родитель мой улыбнулся, благодарно кивнул и, взяв коробок, поднялся. Аксаков покосился на всё ещё стоящую подле меня глиняную фигурку, отец проследил его взгляд, кивнул и фигурку тоже забрал.

— Твой отец заметил, что кошмары снятся тебе гораздо реже, чем всем остальным в вашей семье. Больше всех страдает Оля, твоя младшая сестра. Матери твоей иногда приходится настолько туго, что она потом не встаёт до полудня. Наталья мучается головными болями и почти ничего не ест. Но ты, ты другое дело. Как только ты оказываешься дома, головные боли Натальи прекращаются, твоя мама встаёт с рассветом, а Оля не отходит от тебя и просит, чтобы ты ей почитал на ночь. Как думаешь, почему?

— Потому что ей нравится, как я читаю. Я изображаю всё по ролям, если медведь, то он рычит, — теряя уверенность с каждым словом, сказал я, — если ёжик, то сопит... — я замолчал. Почему вообще я отвечаю на его вопросы? Он только что меня оскорбил, и пусть я и не понял чем, но отвечать на вопросы после этого я не буду.

— Согласен, возможно, ей и нравится это, но скажи, как часто она засыпала, не положив на тебя руку или не уткнувшись лицом в твоё плечо?

Я задумался, скривился и почувствовал, что промолчать не смогу. Меня распирало от желания ответить, обида после оскорбления ушла куда-то вглубь, появилась злость. Я зацепился, за Оленьку. Пусть только попробует тронуть её, хоть намёком, тут же на части разорву.

Меня распирало от эмоций, то кидая в ярость, то окутывая страхом. Прокатывались и хандра, и тоска, и печаль. Каждая эмоция решила