Читать книгу - "Тьма на кончиках пальцев - Дмитрий Швец"

— Нужно поговорить, — сказал отец, не умея и не желая откладывать. Взгляд его не был ни злым, ни расстроенным, ни даже колючим. Скорее требовательным, но нежным. — Спускайся вниз, — он протянул мне ключ от своего кабинета. — Жди меня там, — кивнул он. — Ничего не трогай на моём столе, остальное можешь рассматривать как угодно. Разрешаю тебе взять фигурки с полки, — его бровь едва заметно приподнялась, а губы дрогнули в едва сдерживаемой улыбке. Он знал, как я хочу дотронуться до глиняных фигурок скоморохов. И вот, впервые давал мне разрешение. — Прошу быть аккуратным и не разбить их. Но взять их ты можешь.

От удивления я рот открыл. Я и раньше мог заходить в кабинет отца без него самого, но с его ведома и разрешения, и с единственным условием: ничего не трогать. Ничего и никогда. Я нарушил это условие два дня назад, и ничего не произошло. Теперь же мне позволялось трогать всё что угодно. Я могу залезть на лестницу и достать книгу с самого высокого яруса полок. Я могу покрутить глобус, тот самый обшарпанный, старинный, которому уже лет триста. Я могу сесть в любимое кресло отца, где он читает газеты.

Но всё это меркнет перед фигурками скоморохов.

Двенадцать глиняных, раскрашенных скоморохов, в разных позах застыли на полке над самым изголовьем рабочего кресла отца за столом. Он никогда не разрешал к ним прикасаться. На них и смотреть можно было лишь в его присутствии и с почтительного расстояния. И вот он разрешает мне дотронуться до них. И непросто дотронуться, он разрешает мне их взять. Да, не унести к себе, что жаль, но подержать в руках, ощутить их неровности, погладить выцветшую, но такую гладкую и блестящую краску. Мне всегда казалось, что она глянцевая, как фарфоровая кружка. Теперь у меня есть разрешение проверить это.

Я заподозрил подвох. Не знаю в чём, и отец никогда ни зачем подобным замечен не был, но раньше он и фигурки трогать не разрешал. Проверяет меня? На что? На осторожность? На аккуратность, на любопытство? Зачем? Любопытство я и без проверок признаю! Два остальных гарантировать не могу, но я буду стараться.

Что он задумал? В том, что это так я не сомневался. Но что? Я прищурился, посмотрел на него с хитринкой, надеясь, что он увидит взгляд и раскроется. Не увидел и не раскрылся. Отец попросту взгляд мой проигнорировал.

— Ты голоден? — не глядя в мою сторону, спросил он, и я немного растерялся.

Отец никогда не спрашивал меня, голоден ли я. Для него было само собой разумеющееся, что я всегда сыт, одет, обут. Я не мёрзну, не развожу на себе вшей. Для этого он и работал сутками напролёт, потому и редко бывал дома, но неплохо платил людям, которые должны были позаботиться о нас. И они справлялись. Отец же видел свою задачу, как мужчины и отца семейства, в обеспечении нас всем необходимым. А то, что мы нуждались и в нём самом, было для него вторично.

— Я ел, — промямлил я, не найдя ничего лучшего.

— Я не спрашивал, ел ли ты, — нахмурившись, недовольно проворчал он. — Я спросил, голоден ли ты, — лицо его разгладилось, на губах появилась улыбка. — Я принесу бутерброды, — кивнул отец и подмигнул мне и, протянув руку, сжал мне плечо. — И компот. Или, пожалуй, лучше какао? Ты же любишь какао? Все мальчишки любят какао! — он усмехнулся. — Даже когда вырастают. Я, например. Я настолько люблю какао, что мне пришлось научиться его готовить. Я слишком часто возвращаюсь домой, когда даже слуги уже спят.

Я удивлённо смотрел на отца. Таким я его не видел никогда. Он всегда был добр, заботлив, внимателен, готов выслушать, если не был занят или вообще, если был дома. Только он редко бывал дома, а когда бывал, всегда был чем-то занят. Последние же дни он не выходил из своего кабинета и был непривычно мрачен и грустен. Особенно пару часов назад, когда жёг бумаги в камине.

Теперь же он улыбался, шутил и казался довольным жизнью. Его словно подменили. Я закусил губу. И его тоже? Сперва Анастасия Павловна, которая предложила мне интересную сделку и ни разу за два дня не повысила на меня голос. Чёрт возьми, а ведь и её я никогда не видел такой довольной и так часто улыбающейся. Теперь отец. Мне нравится то, что я вижу, но это меня немного пугает.

— Ты ведь никогда прежде не ел в моём кабинете? И какао точно там не пил.

Я покачал головой. Ел ли я в его кабинете? Я и был там раза три за жизнь. И два из них я простоял у дверей, не в силах сделать шаг без разрешения. Только в последний раз позволил себе проявить немного любопытства. И то лишь потому, что я вырос и осмелел. А теперь отец сам даёт мне ключ. Неужели он собирается отойти от дел прямо сейчас и передать их мне. Мальчишке в пятнадцать лет. Я управлюсь. Я так управлюсь, что никто потом не разберётся.

Оля зашевелилась, заёрзала. Крепко сдавила мой палец и тут же отбросила его, словно он был или горячим, или заразным. Она перевернулась набок, забормотала. Быстро, часто, неразборчиво. Скомканные слова перемежались со всхлипами и смешками. Однако стонов не было. Она спала. И мне даже удалось уловить что-то про Жозефину — её любимую куклу. Оленька спала. Спала и не видела кошмаров.

Я покосился на отца. Он кивнул, поставил свечу на пол, накрыл дочку одеялом, подоткнул края, наклонился, поцеловал её в лоб. Несколько мгновений он смотрел на нее и на его губых играла счастливая улыбка.

— Ступай, Глеб, - тихо, продолжая смотреть на Оленьку, прошептал он. - Иди в мой кабинет и жди меня там. За Олю не волнуйся, я знаю, что амулет её истощился. Я привёз новый. Прикреплю его, потом спущусь к тебе. Нам очень нужно поговорить, — он замолчал. Я смотрел на него, ожидая продолжения и, поймав мой взгляд, он продолжил: — О твоём будущем.

Тон отца мне не нравился, но и воле его я противиться не мог. Чувствую, опять будет говорить или о военном училище, или об инженерном университете. И то и другое для меня хуже каторги. Вон, говорят, всех не согласных с