Читать книгу - "Шляпу можешь не снимать. Эссе о костюме и культуре - Линор Горалик"

Мы не просто здоровее и сильнее – мы терпимее; мы техничнее – и можем предоставить больше свободы нашим больным; мы богаче (по крайней мере, если речь идет о цивилизованных странах) – и можем позволить себе создавать терпимые условия жизни для слабых телом. Мы сделали множество недугов несмертельными, непостыдными и даже относительно немучительными. Но на этом пути мы по большому счету совершили нечто, о чем нас не просили, – мы в большой мере лишили недуг права на приватное страдание.

Когда мы говорим не о недуге, а о «недуге» как о составляющей модного образа и модного поведения, мы говорим не только о правильной пропорции проникновения приватного в публичное пространство, но и о жесточайшем дисциплинарном коде, о контроле над одним из самых неподконтрольных аспектов человеческой жизни. И если, с одной стороны, дисциплина требует имитация «недуга» для создания модного образа (будь то закапывание белладонны в глаза ради получения горячечного взгляда, прием мышьяка и ртути для достижения интересной бледности, анорексия для соответствия канону «героинового шика» или покрывание тела шрамами ради повышения своего статуса в некоторых маргинальных субкультурах), то, с другой стороны, модное поведение служит для дисциплинирования подлинно недужного тела, для определения правил и канонов, неподчинение которым может караться крайне болезненно. Когда-то Вирджиния Вулф, снисходительно отзываясь о моде воспевать страдание, призывала посвящать романы гриппу, «эпосы – тифу, оды – пневмонии, поэмы – зубной боли»[11]. Не так давно начали, наоборот, звучать голоса (очень негромкие), выражающие сомнение в том, что каждая принесенная в редакцию рукопись на тему «Как я пережил рак» непременно должна издаваться: ни в коем случае не умаляя терапевтической силы письма, авторы этих высказываний всерьез выражают опасения в том, что общественный взгляд на правила проживания болезни становится чудовищно однобоким, непременно предполагающим, что больной должен не только не падать духом, но еще и обязательно заражать окружающих своим несгибаемым оптимизмом. Любой человек, болевший хотя бы гриппом, вряд ли согласится в состоянии недуга постоянно заражать окружающих чем-нибудь, кроме гриппа. Общественная перемена, благодаря которой развитое общество перестало вынуждать недуг непременно прятаться долой с глаз общественности, взамен потребовала от недуга быть редуцированным до «недуга». Когда Умберто Эко говорит о существующем ныне «политеизме красоты», подразумевая разнообразие норм прекрасного в современном развитом обществе, читатель невольно задумывается о том, что именно недуг и «недуг» могут служить хорошими маркерами того, где пролегают границы этого политеизма.

Рассмотренные механизмы функционируют, судя по всему, точно так же, когда речь идет о любом другом типе человеческого страдания: о бедности, насилии, войне, отверженности и так далее. Страдание сперва проецируется на плоскость вторичных выгод, и от него остаются только плюсы, а минусы просто исчезают из поля зрения. Затем это страдание уравновешивается другими, традиционными составляющими модного образа: эстетизмом, чистотой, актуальностью. Наконец, производится операция остранения: все элементы страдания, не вошедшие в образ, забываются, делаются несуществующими для зрителя. Однако именно на примере недуга, физической немощи как самого индивидуального и приватного из всех возможных переживаний эти механизмы поддаются наиболее четкому рассмотрению. Опираясь на полученное в результате знание, мы можем начать двигаться в обратную сторону, чтобы понять, существуют ли у нас методы не воспевать «страдание» в качестве модного объекта и не редуцировать подлинный недуг до набора социально-приемлемых жизнерадостных лозунгов, но воспринимать его в той относительной полноте, которую допускает данное нам чувство эмпатии.

Шляпу можешь не снимать: коммуникационные аспекты современного эротического костюма

«Теория моды: одежда, тело, культура». 2007. № 6

При входе в клуб вам выдадут полотенца, простыни, тапочки. Переодеться сразу обязаны все посетители клуба. Красивое белье на дамах – приветствуется.

Выдержка из правил свинг-клуба «X+X»

Man, I feel like a woman.

Слоган из рекламы нижнего белья LoveKylie

Несколько формальных оговорок

Босая, нежная до прозрачности Кейт Мосс, вполоборота смотрит на зрителя, а зритель смотрит на остро торчащий сосок ее правой грудки, на пальцы ног, на припухшие губы, и совсем не смотрит на болтающиеся у Кейт на бедрах джинсы от CK. Перенос срабатывает, как срабатывал с самого начала 1980‑х годов, когда на волне зарождающегося «порношика» марка отказалась от типичных приемов рекламы джинсов – ковбои, лошади, тяжеловесные люди, занятые тяжелой работой, – и стала строить свои кампании на несколько однообразном, но магическом, как оказалось, приеме: джинсы на голое тело и разнополые модели, утомленные, по-видимому, только что завершившимся эротическим сеансом. Примерно через пару лет после начала запуска серии кампаний CК Jeans стриптизерши стали выходить на подиум в джинсах и снимать их последними. Джинсы превратились в эротический костюм.

Вопросы формального определения предмета, о котором пойдет речь ниже, стали для автора самой сложной частью работы над этим эссе. Почти любой собеседник, с которым автор обсуждал начатый труд, немедленно требовал строго определиться с тем, что именно мы, в целях плодотворного ведения разговора, будем считать «современным эротическим костюмом». В результате полугода мучительных попыток составить ряд сколько-нибудь успешных сложносочиненных предложений по данному поводу автор пришел к решению сделать данный вопрос (а не ответ на него) одним из основных предметов обсуждения в этой статье. И конечно, все высказывания, сделанные автором ниже, относятся к условно-обобщенной и широко понимаемой «западной» культуре.

Что в современном конструкте сексуальности (насколько его понимание доступно автору этого эссе) диктует нам то или иное отношение к одежде? Что в наших персональных костюмных предпочтениях самого разного рода обусловлено этим конструктом, а что – нашими собственными предпочтениями? Почему мы – живое существо, способное испытывать половое влечение к представительнице своего вида, одетой в одни только белые носки, – или, наоборот, одетой в выдубленную и окрашенную шкуру представителя другого живого существа? Еще интереснее: почему мы – такие разные живые существа, почему одних из нас привлекают белые носки, а других – кожаный корсет? И почему, кстати, среди нас есть такие существа, которых вообще не интересует в эротическом смысле ни один элемент одежды, ни один аксессуар? Каким образом, при такой вариативности подходов к этому вопросу, мы сможем выделить некоторый самостоятельный предмет разговора, называемый «современным эротическим костюмом»?

Мне кажется резонным условиться о следующем: говоря «эротический костюм», мы будем далее подразумевать те элементы туалета (я намеренно использую такое округлое выражение), которыми люди пользуются в моменты, окрашенные непосредственной сексуальной интенцией. Простыми словами: те элементы туалета, которые мы надеваем «в постель», не планируя немедленно заснуть; те элементы туалета, в которых мы занимаемся эротическими практиками (или, по крайней мере, надеемся ими