Читать книгу - "Ход убийцы - Песах Амнуэль"

Я-то мог, но представил себе, что ощутила бедная Шошана в день похорон мужа, узнав, что он, к тому же, изменял ей.

— Там было… — Шошана всхлипнула, — там было имя жены этого человека… Слезара. И другие женские имена… Это ужасно, Дани, это ужасно. Когда я это увидела, то мне стало все равно, что станет со мной. Ты говоришь, боюсь ли я. Сейчас я ничего не боюсь. Но… сохраняя доброе имя Рони, я пытаюсь сохранить свое, ты понимаешь?

Женская логика. Я покачал головой.

— Надеюсь, что ты права… Так ты даешь мне сутки срока?

— Да, — сказала Шошана, придавливая в пепельнице окурок. — Но утром во вторник я пойду к следователю.

— Надеюсь, — пробормотал я, — что завтра вечером я сумею убедить тебя не делать этого…

* * *

Я ехал домой с тяжелым сердцем. Конечно, с одной стороны я должен был быть доволен, потому что Шошана оказалась на высоте положения, если у ее положения на самом деле была хоть какая-то высота. Во всяком случае, она не плакала, не впадала в истерику, хотя жизнь ей теперь, после смерти Рони, предстояла нелегкая. Впрочем, возможно, о будущей жизни она еще просто не задумывалась. В ее мыслях было — наказать.

Кого?

Разумеется, ее предположение о том, что кто-то из работников тюрьмы мог войти в камеру и убить Рони, было нелепым и не выдерживало никакой критики. Но, с другой стороны, мысль о том, что кто-то в полиции и, в частности, в управлении тюрем, мог в свое время оказаться «на крючке» у Рони, нельзя было сбрасывать со счетов. Следователь Ниссан в своем стремлении выяснить прошлые дела Пеледа мог выйти на этого человека, а мог и не выйти. В свою очередь, Шошана вряд ли могла сообщить следователю что-то такое, чего бы он уже не знал. Шошана не подозревала о странных прихотях своего мужа, точнее, как мне казалось, она старалась ничего об этом не знать — так ей было спокойнее. А может, Рони когда-то сказал ей «это мое, не суйся», и она, ради собственного спокойствия так и поступала.

Чем я мог ей помочь сейчас? Пожалуй, только одним: за сутки, предоставленные мне Шошаной, провести собственное расследование и доказать, что ее идеи о причастности полицейских к смерти Рони, не имеют под собой оснований. У меня была еще одна причина для проведения такого расследования — я хотел быть уверен в том, что Шошане не угрожает опасность. Она-то об этом не думала, но вероятность эту нельзя было сбрасывать со счетов. Если Шошана не подаст жалобу, вряд ли Ниссан будет копаться в прошлых делах Рони Пеледа с излишним усердием. К примеру, он до сих пор не наложил лапу на архив Рони — значит, не придавал этому того значения, которое пытался изобразить в разговоре со мной.

Но если Шошана поднимет шум, полиция, конечно же, хотя бы из желания не пачкаться в этой грязи, с особым усердием начнет копаться в прошлых связях Пеледа, и вот тогда-то кто-нибудь из тех, на кого Рони собрал компрометирующий материал, мог бы ощутить новую опасность и попытаться обезопасить себя. Рони нет в живых, но осталась вдова, которая (не мог же каждый знать о том, что знала и чего не знала Шошана!) представляла теперь ту же опасность, что Пелед, и даже больше — Рони использовал свое знание ради удовлетворения собственной прихоти, Шошана могла использовать это знание, желая расправиться с врагами Рони. С его возможным убийцей — как предполагала она.

Все это означало, что круг знакомых Рони Пеледа мне предстояло изучить прежде, чем за дело возьмется следователь Ниссан, и раньше, чем Шошана явится в полицию, взбудоражив этот муравейник.

* * *

Пришлось признаться самому себе, что делать что бы то ни было не ради заработка, я попросту отвык. Всегда, прежде чем начать шевелить правой рукой, я обсуждал с клиентом сумму гонорара и подписывал договор. Кто был моим клиентом сейчас, и кому я мог бы выставить счет за потерянные, в сущности, часы? Шошане? В принципе, конечно, это по ее вине я полночи обдумывал план действий на понедельник. Но, ясное дело, я не стану даже намекать ей на такую возможность. Следователю Ниссану? Может быть, ведь, по сути, я взял на себя часть его работы. Но и Ниссану я не предъявлю счета.

Значит, самому себе. Непривычно.

Утром я сделал несколько звонков, отказался от двух достаточно важных деловых встреч и освободил для себя весь день после судебного заседания, которое не продолжилось и часа. Начать я решил с тех четырех человек, присутствовавших на злосчастном пикнике, кого я знал в лицо.

Приехав в свой офис, я попросил Катрин не соединять меня ни с кем, кроме следователя Ниссана, если, конечно, ему почему-то придет в голову мне позвонить. Затем, запершись в кабинете, я достал телефонную книгу Тель-Авива и поискал в ней несколько известных мне фамилий. Звонить в справочную не стал: я не знал адресов. Минут через пятнадцать я уже мог начинать действовать.

И в это время позвонил Ниссан.

— Господин Лапид, — прошелестел в трубке его голос, — прошу прощения, если отрываю вас от работы.

— Ничего, — сказал я, — всегда рад вас слышать.

— Я все думаю, — продолжал следователь, — о том пикнике. Вчера я провел несколько допросов свидетелей, и вот, что мне вдруг пришло в голову… Почему оба эти человека — я имею в виду Слезара и Пеледа — испытали перед смертью страшный испуг?

Опять испуг, теперь уже и следователь обратил на это внимание. Но не может он придти к тем же выводам, что Шошана! У меня едва не сорвался вопрос «Вы тоже думаете, что кто-то проник в запертую камеру?» Вместо этого я спросил другое:

— Что, у Слезара тоже был ужас на лице? Простите, что спрашиваю, я ведь не видел тела и даже фотографии…

— Да, представьте. Я думал сначала, что его перепугал Пелед, когда неожиданно вытащил нож и замахнулся…

— Ну, это ведь естественно, согласитесь. Он, скорее всего, не ожидал…

— Не знаю, — с сомнением произнес следователь, — разговор ведь велся на повышенных тонах… Но испугался он не ножа. Вы помните его последние слова: «лицо» и «блестит»?

— Помню, конечно, — я пожал плечами, хотя полицейский не мог видеть этого жеста. — Могу себе представить, какое выражение было у Рони на лице, когда он… Блеск в глазах и все такое.

— Да не было у него на лице никакого выражения, — с досадой сказал Ниссан. — Люди не слышали ни слова из разговора,