Читать книгу - "Памятка убийцы - Алексей Викторович Макеев"

Банин побагровел.

– Она скончалась весной две тысячи шестого, – спохватилась Вендина. – В марте. Алексей Анатольевич три месяца был сам не свой. А в июне погиб ни за грош. В милиции нам тогда сказали, что убийца ограбить хотел, да спугнули. Мол, кто-то из жильцов вызвал лифт и не дождался, а кабина все же остановилась на шестом этаже. Преступник и ударил ножом Алексея Анатольевича. Но народ-то у нас простой. По выходным лифт вызывать, да так, чтоб уйти, некому. Соседи, даже Иванниковы вот, и я сама на дачах все.

* * *

Выйдя из подъезда, где погиб научный руководитель Юлии Юнг, Банин проверил сообщения и позвонил Гурову.

– Лев Иванович, вы просили выяснить, почему Соляйников не форсировал отношения. Тут все просто. Неудачный брак (свекровь не ужилась с невесткой) и больная мать. Он ухаживал за матерью все годы, пока Новина писала у него диплом.

– Ничего не мог предложить ей?

– Думаю, так. В подъезде полно пожилых. Квартира небольшая. Даже светилу науки сюда девушку не привести.

– Особенно когда девушка, – Гуров вспомнил фото, – ураган такой. Хотя жаль. Она его, похоже, и правда любила. Ладно! Отбой!

– Лев Иванович!

– Да.

– Тут еще такое дело. Береговы пишут: Брадвин арестовал Глеба. Сейчас допрашивает, наверное.

– Я понял. Ты сейчас, Паша, езжай домой. Наберись сил. Я что-нибудь придумаю. А на подмогу Озеркину пусть пока выдвигаются наши несокрушимые силы.

– Береговы уже там. Все управление в страхе держат.

– А Назаров и Юдин?

– Их тоже.

Гуров улыбнулся:

– Молодцы Леля и Лиля! Я бы с ними в разведку пошел. – Ему почему-то вспомнились «А зори здесь тихие». Будто он тоже вел саму юность сквозь жизненные невзгоды. И его Лизу словно тоже затянули трясина, кикимора, леший. «Над деревьями медленно всплыло солнце, лучи упали на болото, и Лиза в последний раз увидела его свет – теплый, нестерпимо яркий, как обещание завтрашнего дня. И до последнего мгновения верила, что это завтра будет и для нее…» – пронесся прочитанный, казалось, в прошлой жизни текст в голове, и Гуров попрощался. – Ладно, Банин. Будем на связи. Отбой, боец!

* * *

Паша Банин спустился к набережной и увидел на лавочке у воды Ангелину.

– Банин, – она повела носом, – колись! Чем так вкусно пахнет?

– А?

– Не пытайся скрыть вкусноту! У беременных отменное обоняние!

– Ой, слушай! Мне ж пирогов надавали.

– Тумаков надавали? – Она обнюхала его рюкзак, как енот. – За что? Кто бил? Кого бить в ответ? Говори!

– Да не тумаков, а пирогов! С курагой, между прочим. На вот, держи.

Она жадно откусила тесто:

– Ух ты-ы-ы! И кто же автор кулинарного шедевра?

– Одна нудная бабка. Тебе лучше не знать.

– Почему?

– Гробовщицей тебя назвала!

Ангелина округлила глаза:

– Я ее все-таки найду!

Он посмотрел на нее с нежностью и прошептал:

– Мне так повезло с тобой. Спасибо тебе.

Ангелина рассмеялась:

– И мне с тобой, добытчик мой!

И ни он, ни она не заметили человека, наблюдавшего за ними с лестницы, ведущей от реки в город.

* * *

– Что вы? Какое беспокойство! Это даже приятно. Удивлена, что кто-то вообще обо мне вспомнил. – Лидия Кирилловна Полетучая с удивлением смотрела на экран монитора, в котором видела легенду Московского уголовного розыска – полковника Гурова, информацию о котором гуглила утром. После того как он так настойчиво пытался связаться с ней по видеозвонку – как же отвиснут челюсти у пресных пожилых немок из кружка «Круговые спицы» при мэрии Люббенау! – на протяжении двух дней.

Гуров, в свою очередь, видел благополучную женщину средних лет, которая в относительно молодые годы выглядела на уверенные пятьдесят. Нет, ее тело было подтянуто ежеутренними и ежевечерними дальними прогулками с собакой. Ее кожа была покрыта легким загаром от работы в саду, персиковый румянец на низкой скуле был естественным для того, кто проводит много времени на природе, а руки – гладкими, как у каждой доброй хозяйки, которая ежедневно месит тесто на сливочном масле, чтобы порадовать сдобной выпечкой семью.

Но вот уже семнадцать лет она жила в предсказуемой до конца дней каждого гражданина и занудной Германии с ее ханжеским коллективным чувством вины, хваленой новой этикой и возможностью не стесняться седины. Владела белым домиком с аккуратным забором, батутом, клумбой с флоксами, теплицей для выращивания помидоров черри и зелени и березками вдоль забора. Обожала ездить с мужем на вишневую ферму и собирать ягоду для заливных пирогов, сиропа к безглютеновым блинчикам и варенья. Перезванивалась по «Скайпу» с детьми, отдыхающими в байдарочном спортивном лагере летом, и учила по нему румяного племянника мужа тяжело дававшемуся ему русскому языку. Единственными значимыми изменениями в ее жизни за последний год были только переход от изучения лексики по теме «Моя семья» к объяснению лексики по теме «Моя квартира» и торжественное завершение комплекса упражнений под названием «Правила выбора безударных гласных в корне: капризная орфография русского языка».

Гуров был готов поклясться, что рутина и предсказуемость завтрашнего дня старили Лидию Кирилловну Полетучую больше прожитых лет. Где-то там, под саркофагом немецких дисциплины, пунктуальности и послушания, еще жила и изнывала от скуки любознательная ученица бескомпромиссного ученого Алексея Анатольевича Соляйникова. Та, что не боялась расспрашивать скинхедов, зачем они утяжеляют пряжки и ботинки. И написала честный пост – Банин нашел его – о том, зачем вправлять в сапоги и подкатывать джинсы и брюки, открывая обувь.

Нет, Лида Полетучая не была глупышкой, случайно попавшей в грант по изучению субкультуры, культивировавшей насилие. Она писала о моде и брендах Levi’s, Crombie и Dr. Martens как доспехах воинов улиц, и сейчас, как опытный следователь, Гуров чувствовал, что за маской напускной скромности собеседница прячет проснувшееся в бывшей студентке СГУ главное качество всех ученых – ненасытное любопытство. Ну-ну.

– Неужели кто-то еще знает про «Отроков во вселенной»? – Полетучая нетерпеливо теребила хвостик утопавшего в кружке пакетика чая. – Наш совсем детский научный проект.

– Вы работали по большому гранту, – польстил Гуров, – объединившему ученых нескольких городов.

– Ну-у-у… Когда разразился большой скандал и «Отроки во вселенной распались», а Алексей Анатольевич Соляйников погиб, кафедра единогласно проголосовала за отмену наших мест в аспирантуре. Нас даже до вступительных экзаменов не допустили.

– И никто не продолжил заниматься наукой?

– Почему? Продолжили. Мы когда-то смотрели интервью с Лихачевым. Дмитрий Сергеевич вспоминал лагерь. Говорил, что никто не в силах отнять у ученого то, чем он живет. Попавшие в ГУЛАГ лингвисты изучали блатную феню, – она смущенно улыбнулась, – арготизмы. Мы занялись разработкой тем, которым планировали посвятить диссертации, в прикладном аспекте.

– Например?

– Что далеко ходить?