Читать книгу - "Ловцы черных душ. Дело летающего ведуна - Роман Валериевич Волков"

Да его почему-то особо и не спрашивали об этом. Это все очень подозрительно. И вам, отец Глеб, предстоит это выяснить. Коллеги, я думаю, чемоданы можно распаковывать, у нас еще есть тут незаконченные дела.

Сопроводив отца Глеба инструкциями и отправив с Богом на, может быть, важнейшее в этом расследовании задание, Муромцев попросил чаю и сел разбирать личные дела чиновников. Лилия Ансельм, впечатленная его внезапным воодушевлением, обещала приложить к расследованию все свои спиритические способности и теперь, закрыв глаза, сидела с бесстрастным лицом и издавала звук, похожий на гудение отдаленного поезда. Муромцев, отхлебнув крепкого чаю, открыл верхнее дело и погрузился в чтение, поминутно делая заметки карандашом. Через полтора часа упорной работы он составил небольшую таблицу, и, если бы эту таблицу увидел посторонний человек, он наверняка пришел бы в ужас.

Коллежский регистратор Никифор Данишкин, двадцать семь лет. Служил в Казенной палате. По характеристикам, данным другими чиновниками и начальством, усердный и исполнительный работник, безукоризненный на службе. В свободное время подрабатывал столярным промыслом, слыл большим умельцем в этом деле. Ампутированная правая рука опознана вдовой по гематоме на ногте после недавнего удара молотком и по следу от обручального кольца.

Коллежский регистратор Тайман Угандеркин, сорок восемь лет, строительное отделение губернского правления. По характеристикам внимательный и тщательный чиновник, был членом охотничьего общества С. Обладатель приза за меткую стрельбу. Извлеченный глаз опознан родными по необычному зеленому цвету.

Мустафа Исинбаев, коллежский секретарь, тридцать лет, Ветеринарное отделение губернского управления. Был незаменимым работником, исходил и изъездил всю губернию, помогая с организацией службы помощи местным ветеринарам. Прежде чем попасть в присутствие, работал с лошадьми, которых очень любил. Был хорошим наездником. Ампутированная нога была опознана матерью по шраму, оставшемуся после того, как его в детстве укусила собака.

Алексей Анциферов, тридцать шесть лет, кабинетский регистратор, межевое отделение губернского землемера, – внимательный и чуткий к просьбам и жалобам крестьян о несправедливом межевании…

Нехот Паксяй, коллежский регистратор, шестьдесят лет, акцизное управление, – добрый и заботливый, большую часть своего небольшого жалованья относил в местную богадельню, где сам помогал ухаживать за тяжелыми больными и умирающими. Очевидно, вырезанное сердце принадлежало именно ему…

Муромцев еще раз перечитал страшный список и снова поразился, как он мог не обратить внимания раньше. Почему они все дружно решили, что убитые чиновники непременно были тупицами, взяточниками и бездельниками? Почему Валуа так напирал на это? Он ведь наверняка был в курсе, что все жертвы были, напротив, добросовестными и честными чиновниками, которые усердно трудились на благо страны. И кроме этого, каждый из них был в чем-то весьма талантлив, являлся незаурядным человеком. Зачем было так упорно выставлять их негодяями?

Его размышления прервала Лилия. Она уже погрузилась на самые глубокие уровни транса, ноздри ее тонкого носа раздувались, пальцы в безумной пляске прыгали по разбросанным страницам, дыхание стало тяжелым. Муромцев отодвинул в сторону стакан с недопитым чаем и прислушался к бормотанию, срывавшемуся с ее губ. Постепенно голос спиритистки окреп, и можно было разобрать слова:

– Он забирает дары… забирает дары… Отбирает лучшее, что у них есть… У доброго и заботливого – сердце, у внимательного слушателя – ухо, у стрелка – глаз, у наездника – ногу… Он крадет их дары…

Она внезапно глубоко вздохнула и откинулась в кресле, впав в забытье, обычно следующее за подобными психическими перегрузками.

Муромцев подтянул к себе список и неожиданно увидел его новыми глазами. Вот что хотел сказать Барабанов. В молодости неведомый наставник пытался заставить его залить кислотой ненасытное горло негодяя домовладельца и сжечь щелочью его загребущие руки. Тогда только случайность спасла Нестора от ужасного злодеяния. Нынешний же преступник, хоть и поступает наоборот, карая достойных граждан, но тем не менее сохраняет свою ключевую особенность, свой почерк. Он строит способ убийства, исходя из особенностей личности жертвы, совмещая современную психологию и дикарские кровавые обычаи, когда подобное карается подобным. Тонкий психолог и при этом безжалостный дикарь. Валуа. Это он тот самый глава Петербургской революционной ячейки, который, оставаясь инкогнито, склонял доведенных до отчаяния студентов к страшным преступлениям. Он или один из его приближенных учеников.

Разумеется, ему не стоило труда сыграть на чувствах недалекого и не добившегося ничего в жизни Коляхи. Он использовал его зависть к чужим талантам. К удивительному красноречию Анциферова, к золотым рукам Данишкина, к меткости и наблюдательности Угандеркина. Валуа чувствовал, что это может его выдать, и как мог постарался напустить туману на эти факты. И это косвенно, но подтверждает его виновность.

Муромцев прислушался к глубокому дыханию Лилии и, накрыв ее пледом, снова склонился над документами, нетерпеливо ожидая возвращения отца Глеба.

Глава 24

Прошло не более часа, как Лилия, с судорожным вдохом, как будто ныряльщик, наконец поднявшийся с глубины, очнулась от транса и сразу же выпрямилась в кресле, прислушиваясь, но Муромцев уже и сам слышал тяжелые шаги на лестнице, а через несколько мгновений дверь открылась, и отец Глеб, бледный и измотанный, устало опустился в кресло рядом с ними.

Священник еще около четверти часа, отдуваясь, пил немедленно принесенный горячий сладкий чай, молчал, восстанавливал силы, а Муромцев и Лилия терпеливо дожидались ответов. Наконец он откинулся в кресле, ненадолго закрыл глаза и начал свой отчет:

– Прежде всего, хочу, чтобы вы понимали, что, разговаривая с вами сейчас, я нарушаю тайну исповеди. Таинство исповеди в православной вере нерушимо, и я должен буду понести за это тяжелое наказание. Кроме этого, к сожалению, мое общение с рабом Божьим Николаем почти не пролило свет на тайну преступления, которое мы расследуем.

Муромцев был явно расстроен, но лишь понимающе покачал головой и жестом попросил священника продолжать.

– Прежде всего я призвал его вспомнить о том, что род его во многих поколениях добрые крещеные православные христиане, давно отошедшие от язычества. И отец его, и дед, и он сам, и сын его, который должен родиться, тоже будет христианином. А значит, надо готовиться к наказанию достойно верующего человека и принять его как подобает христианину, особенно если придется принять казнь за убийство душ невинных. Тогда Господь примет тебя как сына заблудшего, но по-прежнему любимого. А готовиться к смерти – значит, раскаиваться. Я и предложил ему исповедаться в своих грехах, особенно в смертоубийствах, покаяться искренне и добросовестно…

Отец Глеб замолчал, как будто в смущении, и беззвучно отхлебнул из стакана.

Лилия, сжавшая кулаки от волнения и напряженно ожидавшая развязки, не выдержала и спросила срывающимся голосом:

– И что же он? Что он поведал вам?

– Он отвечал мне угрюмо