Читать книгу - "Потерянная рукопись Глинки - Людмила Львовна Горелик"

друзья (их оказалось неожиданно много), позвали оркестр – марш Шопена играть при выносе. Двери квартиры Дубовецкого были распахнуты, там толпился народ. Заходили – выходили, несли цветы… А на площадке, рядом с Лелиной квартирой, курил Витька Ардон – он с оркестром похоронным пришел. Кажется, он и руководил этим оркестром. Она с ним нос к носу столкнулась, когда возвращалась домой из магазина. Поздоровались, конечно. Он пояснил, что Дубовецкого знал («Хороший был парень», – запомнилось Леле), но сейчас здесь с оркестром. Леля тогда еще подумала: «Вот до чего докатился – в похоронном оркестре подрабатывает. А ведь сольные концерты давал!»

«Что же дальше? Кажется, он сразу сел за пианино, стал наигрывать…» – Леля покрутила чашку с остатками уже холодного кофе. Выплеснула эту бурду. И опять, вскипятив воду, сделала такой же, растворимый – в нем кофеина больше.

«Потом появились эти ноты, вот что!» – она откусила конфетку и задумалась с чашкой в руке. И опять как фильм перед глазами… Вот как это было. Витька что-то наигрывал одной рукой, взгляд его рассеянно скользнул по открытым нотам, стоявшим на пюпитре, – Леля вчера разучивала (она не хотела терять навык игры на фортепьяно, играла иногда, и давние заброшенные ноты решила разучить). Это были старые рукописные ноты, которые много лет назад подарила Леле бывшая одноклассница, Вера Фогельсон. С Веркой они никогда особенно не дружили, но при встречах общались, а тут, лет этак через десять после окончания школы, она позвонила и вручила эти старые ноты: сама Фогельсон не играла, ей их какой-то родственник или знакомый отдал. Леля приняла подарок с благодарностью: ноты тогда вообще были дефицитом, не помешают. Но потом как-то забыла про них: события личной жизни полностью поглощали: Леля тогда во второй раз замуж выходила.

Да, так и было! Витька стал играть с листа, лицо его изменило выражение.

– Открой дверь, пусть послушают! – приказал он строго. – Веньке эта музыка подойдет, пускай с ней его уносят!

Она распахнула входную дверь. Люди на площадке оглянулись, стали прислушиваться. Из открытой настежь квартиры Дубовецкого стали подтягиваться другие. Стояли без шапок, опустив голову. Затем какой-то коренастый седой мужик без спроса вошел в Лелину квартиру и, сделав в ее сторону успокаивающий жест, сказал Витьке:

– Это и играй. Сейчас выносить начнем, не надо Шопена, играй это. Погромче.

И Витька играл. Леля распахнула вторую створку двери, чтобы по всему подъезду слышно было. На лестнице происходило движение: топая, спускались с четвертого этажа люди, несли гроб… Но музыку этот шум не заглушал. Она парила надо всем. Это была странная мелодия – печальная и веселая, гибнущая и побеждающая… И всегда свободная.

Похоронная машина с двумя автобусами провожающих отъехала, дверь в квартиру Дубовецкого закрыли. Витька все сидел возле пианино, хотя уже не играл. В одну точку смотрел.

– А ты чего на кладбище не поехал? – спросила Леля.

– Я уже проводил, попрощался… Откуда эти ноты у тебя? И чья это музыка?

– Ноты одноклассница подарила, Верка Фогельсон – может, знаешь ее? (Витька отрицательно покачал головой.) А что за музыка, Верка сама не знала: она и играть не умеет, не училась никогда. Ей тоже кто-то отдал.

– Интересная музыка. Похоже, это девятнадцатый век. Романтизм чувствуется. И конечно, по народным цыганским мотивам. Ладно, я пошел. Извини, что побеспокоил. – Виктор поднялся со стула.

Леля замялась.

– Слушай, Витька, если тебе эта «Цыганская фантазия» так понравилась, так я тебе ноты отдам. Мне они не очень нужны. Я и играю-то редко.

– Правда? – обрадовался музыкант. – Что ж, спасибо, Леля. Если действительно тебе не нужны, то я возьму – мне музыка очень понравилась.

И он ушел с нотами.

И вот теперь Леля думала – похоже, эти самые ноты Виктор Нине подарил. Узнать бы поточнее.

Глава 26. Беглец Ванька Зябрин

Прошел месяц, август наступил, дожди участились. Поля почти все были убраны, сено собрано в стога.

Глинка не считал себя хорошим хозяином – не то чтобы он плохо разбирался в сельском хозяйстве, но просто не хотел погружаться в скучные хозяйственные проблемы. В Починке у него было довольно много крепостных, без малого двести душ; мужского пола несколько меньше, чем женского. Отношения между владельцами и крепостными были хорошие; жили глинковские крестьяне неплохо – все хозяйские работы выполняли и за своим наделом успевали следить. Занимались хозяйством преимущественно Стунеевы, сам Глинка не вникал. Случалось, впрочем, что о хозяйственных или крестьянских делах говорили за обедом, тогда композитор волей-неволей прислушивался.

В тот день обед накрыли в доме, так как стояла непогода, на веранде было сыро.

– Дожди пошли, а лужок тот за Хмарой так и не убрали, – сказала Маша, задумчиво глядя в окно, на стекающие с той стороны стекла капли. – И свои наделы тоже крестьяне еще не все убрали, с чего подати платить будут? Кстати, Дмитрий, управляющий сказал, что Зябрин все ж заплатил недоимку, а я уж не надеялась.

– Это ты про Демьяна Зябрина? – откликнулся Дмитрий Алексеевич. – Чего ж ему не заплатить?! Трое сыновей, двое женатых. Благополучный двор.

– Уже не такой благополучный. Младший сын жениться не хочет. Двадцать два года парню, третью невесту предлагают, а он все нос воротит. Демьян жаловался: не может сам сладить; просил заставить его. Пригрози парню, Дмитрий, что в солдаты отдашь. Или, может, розги?

Глинка отодвинул тарелку.

– Фу, Маша, за что тут розги, все ж не в восемнадцатом веке живем. Середина девятнадцатого столетия на дворе, век просвещения и железных дорог. А мы, образованные, передовые люди, станем крестьянского парня розгами наказывать за то, что девка ему не нравится. Мало, что ли, девушек в деревне? Пусть по душе выберет. Что, может, старая или слишком молодая невеста?

– Да нормальная вполне, шестнадцать лет, Ильи Коновалова дочка. И те две тоже были