Читать книгу - "Хороший, плохой, неуловимый - Николай Иванович Леонов"

половина ваших расследований! У вас было бы куда меньше работы, если бы дети усвоили, что нельзя говорить, куда идешь, незнакомцам. Набрасываться на чужое угощение. Грубить прохожим. И отправлять детей в лес одних. — Она помолчала и продолжила: — Я стояла у истоков русской литературы для кидалтов. И потом, в девяностые, все можно было. Страна открывала новые горизонты массовой литературы, и библиотекари были вынуждены подвинуть на полках Чуковского и Сутеева. Тем более что мои книги были неплохи. Они учили подростков тому, чего не знали пионеры.

Гуров улыбнулся:

— Мой опыт показывает, что пионеры были весьма просвещенными в вопросах страсти.

— Спасибо, — Озеркина легко кивнула, — что напомнили о нашей бурной молодости. Но мои книги учили тому, что абсолютная откровенность и страстность не менее опасны, чем отстраненность и скованность. Сдержанность разрушает тебя, откровенность — других.

— Нужен компромисс?

— Или власть. Она позволяет проявлять эмоции так, как хочется. И заставляет других считаться с этим. Око за око. Помните древнюю истину?

— Мне кажется, вы и на своих детей смотрите как в Средневековье. Одним больше, одним меньше, — твердо сказал Гуров.

— Просто, — она снова посмотрела на церковь, — я любила Егора больше этих двоих. Мы познакомились, когда он пришел, чтобы взять автограф у моего коллеги, писателя‐фантаста, развлекавшего детей по велению местного отделения Союза писателей в Пушкинской библиотеке. В итоге Егор ободрал клумбу, за которой неустанно ухаживали библиотекари, и подарил цветы мне.

— Романтично.

— За это я любила его больше вообще всего на свете.

Ее голос стал печальным:

Я любил тебя больше, чем ангелов и самого,

и поэтому дальше теперь

от тебя, чем от них обоих.

Поздно ночью, в уснувшей долине, на самом дне,

в городке, занесенном снегом по ручку двери,

извиваясь ночью на простыне —

как не сказано ниже, по крайней мере —

я взбиваю подушку мычащим «ты»,

за морями, которым конца и края,

в темноте всем телом твои черты,

как безумное зеркало, повторяя.

— Иосиф Бродский, — пожал плечами Лев Иванович.

Любовь Евгеньевна проговорила:

— Я видела вашу жену в театре. Вы должны понимать, о чем это.

— Я бы не стал покрывать жену в деле об убийстве.

— Это вы так думаете. А будь на моем месте, стояли бы так же и тянули время, декламируя стихи, чтобы любимый человек мог уехать как можно дальше на своем поезде. Надеясь, что ищейка, которая притащилась за ним из самой Москвы, полюбуется розами, так подходящими для могил любопытных дев, чуть дольше.

— Не обманывайте ни меня, ни себя. Никуда ваш Егор не уехал.

Ее лицо исказила болезненная гримаса.

— Он привык жить при вас все время, — отчеканил Гуров. — Мы проверили. Во время его учебы в СГУ вы снимали ему квартиру рядом с остановкой рейсового автобуса, который заезжал в Пристанный. Когда обитал в Самаре, вы подолгу жили там, отрабатывая контракт с местным издательством. Потом была съемная дача в СНТ «Заря», коттедж в двух шагах от санатория «Волжские Дали» (рядом на «диком» пляже пропала девушка). Он убил Юлию Юнг в Москве, когда вы жили там. И все последние месяцы скрывался в столь щедро спонсируемой вами церкви.

Лев указал взглядом на непогасшее окно в доме священника.

— Как вы убедили отца Хрисанфа помогать вам? — с искренним любопытством спросил Гуров.

— Во‐первых, давила на то, что церковь всегда давала приют бездомным, в том числе беглым преступникам. Это же crme de la crme заблудших душ. А во‐вторых, за те пожертвования, что я отчисляю вдогонку к начищенным мной курятнику и клеткам с перепелами и кроликами в церковном наделе (и это, заметьте, без доставки охапок дорогущих роз, сделавших наш храм привлекательным для туристов!), — Озеркина подняла указательный палец вверх, — он вообще должен быть готов за меня убить.

— Представляю себе эту картину!..

— Напрасно иронизируете. У церкви ничуть не меньше опыта, чем у вашего ведомства, в устраивании таких дел.

— Может быть. А знаете, что меня удивляет больше всего? — задумчиво проговорил полковник.

— Что от такой большой любви не родилось детей? — попыталась догадаться Любовь Евгеньевна.

— Как раз это естественно. Ведь Егор наверняка бесплоден.

Она медленно кивнула.

— Меня удивляет, — рассуждал Гуров, — что вы все время много говорите о большой любви. Но у вас на мочках шрамы — следы вырванных Егором сережек. Он поступал так с жертвами. У Лизы тоже такие травмы. То есть Егор, при всей вашей убежденности, что с вами он какой‐то другой, мучил вас.

— Подумаешь! Сорвался всего пару раз!.. — небрежно отмахнулась Озеркина.

— Ну да. Бьет — значит любит, — иронично кивнул Гуров. — А вы знаете, что, согласно исследованиям, женщины, которые состоят в отношениях с серийными маньяками, как, например, Элизабет Кендалл, много лет прожившая с Тедом Банди, на самом деле просто очень низко ценят себя и уверены, что не заслуживают больше, чем ложащийся с ними в постель после насилия над женщинами, которых он действительно хотел, психопат. То есть то, что никакой любви у партнеров к ним нет, эти дамы прекрасно осознают. Прямо как в недавнем голливудском фильме «Красивый, плохой, злой» по сценарию на основе книги Кендалл.

— Да как вы смеете?! — В голосе Озеркиной послышалось искреннее возмущение. Женщину не вывело из себя то, что ее пособничество преступнику раскрыто. Не нарушил ее душевного равновесия и тот факт, что она знала о жертвах — и жила с жестоким серийным убийцей. Но предположение о том, что Егор не любит ее… Это был удар под дых.

— У теории, о которой я говорю, есть доказательство, — продолжил Гуров сдержанно. — Одно из них — готовность таких женщин носить подаренные им украшения жертв — трофеи, при виде которых те возбуждаются, как в момент убийств, например.

Озеркина сверлила его злым взглядом.

— Мы оба знаем, — подался к ней Гуров, — что Слепокуров хранил свои фетиши в своем убежище: серьги, которые ваш сын подарил Лизе, и ее помолвочное кольцо, которое он выкрал дважды. Ваш Егор никуда не поедет без этих вещей. И когда он придет за ними, я буду здесь.

Ее лицо исказилось гримасой боли и бешенства.

— Так что вы меня не задерживаете. Не надейтесь, — улыбнулся Гуров. — А вот я вас задержу.

Любовь Евгеньевна увидела, как в ее калитку вошел Глеб.

— Привет, мам. — Он открыл наручники. — Как насчет вопросов, где моя шапка и что у меня было на ужин, пока я зачитаю тебе твои права, например?

* * *

Ангелина бежала на второй этаж, слыша, как за ней, все еще вытирая пудру с лица, по лестнице тяжело поднимается убийца. Оказавшись наверху, она вбежала в первую дверь, которая вела в кабинет