Читать книгу - "Хороший, плохой, неуловимый - Николай Иванович Леонов"

сути, взять на себя вину за участие в наказании Чокер, опубликовав его описание в четверг, — догадался Гуров.

— И молчать, когда их отчисляли, — согласился Крячко. — А звезду курса Слепокурова, похоже, и не подозревал никто.

— Знаешь, Стас, я думаю, был человек, который его подозревал. И, похоже, готовился дать парню укорот так, чтобы на всю жизнь хватило. Думаю, Соляйников не зря защищал Тевса перед деканом. Он понимал, что тот невиновен. Просто хотел разобраться, кто монстр из остальных.

— И, наверное, выдал себя, потому что торопился из‐за Юлии.

— Ну да. Понимал, что однокурсник, склонный к насилию над женщинами, да еще неробкого десятка (думаю, это и привлекло его в Чокер), давно обратил свое внимание на нее.

— Красивую, яркую, умную. Почему он тогда напал на Соколову, как думаешь?

— Набирал силу на внушаемых жертвах. — Гуров бросил «блинчик» в реку, и тот легко запрыгал по воде далеко вперед. Раз, два, три, четыре, пять, шесть… — Знал, что Дине предстоит свадьба, жениха она любит, родителей расстраивать побоится и никому ничего не скажет.

— Тевса он, наверное, тоже унизил, — предположил Крячко, — из зависти к успеху и силе.

— Да. Только подстраховался съемкой издевательств над парнем, который был без сознания, на фото и видео. — Гуров с силой швырнул в воду камень.

— И до Юлии все равно добрался.

— Потому и убийство такое жуткое. Он ее выстегал, как Чокер. И буквально уничтожил, порвав этой веткой изнутри.

— Бедный Соляйников. Не успел ни признаться ей в любви, ни жизнь с ней прожить, ни у смерти мученической отнять.

— Я бы, Стас, так не сказал. Он научил ее вдумчиво вести дневники, быть профессиональным свидетелем чужих трагедий. И она следовала этой привычке всю жизнь, в итоге приведя нас к убийце, который отнял и ее жизнь, и жизнь ее любимого мужчины.

— С дневниками тут еще вот какое дело, Лев. — Крячко остановился на заправке и купил кофе в автомате. — Среди слушательниц курса Тевса, с которыми я вчера говорил, была Ида Викторовна Столярова, ученица Соляйникова, которая окончила СГУ задолго до «Отроков во вселенной». Интересная, моложавая дама. Странная смесь элегантности и хватки.

— Не отвлекайся, Стас.

— Прости, я искренне впечатлен. Так вот. Психолог эта работает в Нижнем. Туда приезжал с лекциями Тевс.

— Так.

— После занятий она предложила лектору показать город. Они сидели в пабе «Эрик Рыжий». Помнишь такой?

— Скорее их крафтовое пиво, которым мы с местными отмечали поимку последователя «Мосгаза» Ионесяна. — Гуров потер затылок. — Такое в нашем возрасте не забывается. И не прощается организмом.

— Огуречный рассол в любом возрасте надо пить. Так вот. Ида Викторовна говорит: они с Тевсом заговорили о дневниках. Она их тоже всю жизнь ведет. И Максим Борисович посетовал, что его дневники времен второй чеченской, которые он возил с собой для подготовки к лекциям для военных психологов, были утеряны во время поездки в родной город на майские праздники в две тысячи пятнадцатом году.

— Уж не встречался ли он тогда со своими сокурсниками Иваном Рюминым и Радиком Грецевым?

— Которые выкрали его дневники и нашли там пометки, наведшие на мысль, кто на самом деле был виноват в том, что им дали волшебный пендель из аспирантуры. — Крячко не удержался и купил в автомате пончик. — А мужчины они, как мы помним, предприимчивые.

— Особенно Рюмин. Похоже, этот великий комбинатор сообразил, что раз Чокер избивал не Тевс, то и с богатой писательницей жил не он, а Слепокуров.

— Приятели отправились шантажировать даму. И дневники Тевса предложили купить.

— А когда не дождались денег, стали кружить на лодке у ее дома. Гении психологического давления!

— Пока не нарвались на старого приятеля, виртуозно владеющего языком ножа и мотора.

— В итоге Грецев и Рюмин погибли, а набожная детская писательница Любовь Озеркина стала большим драматургом, чью пьесу о событиях, участником которых был Тевс, поставили в Москве.

— Я одного не понимаю, Стас. Почему Максим Тевс не вступил в противостояние с бывшими однокурсниками? Неужели боялся шантажа после всех ужасов плена и передовой?

— Максим Тевс погиб в октябре две тысячи пятнадцатого в Сирии, Лев. Уехал туда с нашими ребятами тридцатого сентября и попал с группой под обстрел со стороны боевиков.

Гуров бросил камень у берега и увидел, как тот лег на дно.

— Был человек — и нет его.

— По словам Иды, у Максима была женщина, которую он любил, но скрывал ото всех. И подрастает сын.

* * *

Из всех окон в «Нейротрауре» свет горел только в кабинете самого беспринципного менеджера Александра Бориславовича Чувина — златовласого Аполлона с благородной бледностью и драматичным изломом густых темных бровей, подчеркивающих амбициозную сталь серо‐голубых глаз.

Этот человек был способен прислать на детские поминки клоунов и отправить на похороны девушки, любившей арию из диснеевской «Анастасии», распорядителя в костюме и гриме Распутина. Клиентам он представлялся как «редуцент высшего уровня» и «падальщик, которому нет цены».

— Ангелиночка, свет потухших очей моих! — устало моргнув, поприветствовал он. — Зацени, какие краски. — Чувин кивнул на монитор. — Ищу костюм для распорядителя на маркетплейсах. Планирую церемонию прощания с супругами, погибшими в автокатастрофе. Каких проницательных людей мы потеряли, скажу я тебе! Бедолаги мечтали умереть в один день и отпраздновать это событие в стиле «Битлджус». — Он открыл ящик письменного стола и достал набор конфет в виде синих сахарных червей. — Угощай бебика!

— Спасибо.

Ангелине стало не по себе при виде конфет цвета волос Лизы. Интересно, сколько еще она будет ассоциировать этот оттенок синего с ней?

— Есть планы на девичник? Что‐нибудь в стиле «Фокуса‐покуса», например?

На его компьютере заиграла песня Come Little Children, которую в одноименном фильме пела, чаруя детей, древняя ведьма в исполнении Сары Джессики Паркер. Ангелина обожала и саундтрек, и фильм.

— Пока не думала об этом, — солгала Ангелина. — Но идея отменная. Вообще хочется отвлечься. Есть какое‐нибудь дело для меня?

— Есть, — он расплылся в улыбке, — дело как раз для тебя.

* * *

В предвечернем свете Волга походила на голубое одеяло с молочно‐лиловыми и розовыми разводами, которым мама укрывала маленького Льва в детстве. Подхватив грипп, он играл на нем в бумажные кораблики, и блестящий лен мягко тек под их разлинованной для диктантов кормой.

Он вспомнил заученное когда‐то стихотворение Роберта Стивенсона:

Когда я целых две недели

Лежал простуженный в постели,

Игрушки в руки мне давали,

И я играл — на одеяле.

Глядел, не отрывая глаз,

Как, выполняя мой приказ,

Солдаты скачут на заре

К крутой подушечной горе.

На одеяле вырастал

То моря разъяренный вал,

То город — несколько домов

Меж одеяльных двух холмов.

А