Читать книгу - "Нерасказанное - Ritter Ka"

пятном.

Зато с достойным ответом противнику.

> УЧЕБНИК, ИСТОРИЯ УКРАИНЫ:

"Правительство Украины сразу ответило большевикам. Смело. Достойно"

> ВОСПОМИНАНИЯ В. ВИННИЧЕНКО:

"С. Петлюру уволили за превышение полномочий. Любил парады, красивую одежду. Шла в разрыв с линией партии."

> ПРИМЕЧАНИЕ:

Более ста лет прошло. За ответ украинской власти агрессору до сих пор не стыдно.

Вот она:

***

— Россия не имеет права вмешиваться во внутренние дела Украины.

— Украина не допустит анархии и разрухи.

— Большевистские части должны вернуться к себе в Россию.

— Украина выступает против большевистских методов установления власти.

***

Под этим документом две подписи.

Председатели Правительства.

Министр войны.

***

## #20. Шевченко

ПРОЛОГ. УТРО ПОСЛЕ МАГИИ

Киев, Маловладимирская, 60. (Сейчас Гончара).

Квартира Симона.

Конец декабря 1917 года.

Тьма ползет на столицу.

Война объявлена. Из России сует мрак. Пока еще далеко, но неотвратимо. В ванне — гудение трубы, слабый сырой пар поднимается к потолку. Лучи сыплются из малого окна. Такое комфортное место. Привкус железа под языком.

Симон сидит на чугунном борту, мокрый. Бледный. Блюет в жестяную миску.

На левом бедре сверху свежий синяк. Бордовая полоса опоясывает тело. Выразительное крупное пятно на животе по центру этой полосы. От талии вниз потертости. Однако лицо чистое. Под ванной рыжий кот, глядя на него.

– Марек, хоть ты… прекрати… – бормочет Симон и ныряет в теплую воду.

Оля. Входит. Тихо. Домашнее теплое платье, брусок. Шелковые тапочки. Несет чашку заваренной травы. Всегда лечит.

Скептически, но ровно:

— Znowu biłeś jakiegoś smoka? Колейнего? (Снова дракона давил, дежурного?)

(Пауза, рассматривающая тело)

— Новый репертуар?

(новый репертуар?)

Симон кивает. Прихлебывает. Медленно.

Оля садится на скамеечку рядом. Взгляд – на синяках и раздражение нежных мест. Потом – в глаза.

— Zażywałeś coś? (Принимал ли что-нибудь?)

— Вышло наконец.

Пауза. Тишина.

Оля:

- И что, было warto? (Было того стоит?)

Молчит. Смотрит на изразце, как всегда. Всегда эти лазурные изразцы.

Оля кивает в сторону антресольки.

– Dać coś? (Дать что-нибудь?)

– Уже нет.

— Или в тот раз в день bedziesz dochodził do siebie? (Сколько дней будешь оклигать на этот раз).

Симон криво улыбается.

– Недолго. Неглубоко.

Он встает. Обтирается. Надевает теплый халат. Пытается подпоясаться. Шарится от боли. Садится на борт. Возвращается туловищем к ней, босой, с влажными волосами.

- Москали зайдут в Киев. Готовьтесь ехать. С малышкой. Я останусь.

Оля смотрит. Спокойно.

- Kocham cię. Я тебя люблю, – говорит он на обоих языках.

Оля не отвечает. Коснется легко устами его лба — нет ли горячки. Молча встает. Идет ставить чайник. Марек за ней.

************

На тумбе – комплект.

Кобзарь - в пол ладони. Черная кожа, мягкий переплет, слепое тиснение. Для тайного кармана. Багровая плетеная закладка, как рассеченная вена.

Рядом – четки. Те же. Бусины цвета запеченной крови, черный ониксовый крест. Кисточка – как последняя капля на коже.

Берет. Обматывает четки вокруг запястья – раз, два. Скользят по коже свободно, приятно. Если три – как браслет, потужится. Однако так никто не видит.

Кобзаря – в карман. Самый ценный подарок. Одевается. И вспоминает.

***************************

I. ДОМ РУССОВЫХ

Полтава. 19 февраля 1900 г.

Стопки книг, тетради, запах печеных яблок. Густой дым. Под стенами – темные шкафы, на окнах белые занавески с прошвой, на столе – самовар, сырники, открытки с репродукциями. София Русова в теплом, строгом наряде, причесанная лентами, разговаривает с грузином. В окне – земская управа, напротив.

Сотни гостей отовсюду. День рождения Шевченко. Будет кролик, снова. Но пока чай, стихи, дискуссии. Обыски обязательно, но не сейчас.

Русовы здесь всего год. Вокруг них весь цвет, в каждом городе. Сейчас это Полтава. Стоит им появиться где-то, как через месяц – кружки, подпольные школы, литературные вечера.

Симон стоит у стены, греет руки о горячую чашку. Очки. Рубашка и жилет на пуговицах – плотно, плечи и талия акцентированы.

Тело стройное, спина ровная. Лицо чистое. Усов нет. Черты детские, губы рыхлые. Ему двадцать, но никто не верит. Но глаза слишком внимательны, холодны.

Мимо пролетают две барышни в сценических костюмах — чьи-то дочери. Одна прячет улыбку, другая, более гибкая, выныривает перед ним:

— Господин… — звенит, игриво. – Поможете?

Симон прицельно смущается.

— А что… вам… нужно?

Девушка поворачивается спиной.

—Застежка застыла. Прямо здесь, у талии. Помогите. Подержите мои волосы и управьте ее.

Девушка поворачивается спиной.

Симон держит одной рукой ее кудри, Все вокруг следят. Кто-то смеется.

Девушка делает шаг назад. Вдавливает Симона в стену.

- Здесь, - девушка наклоняется. – Пожалуйста…

Он крепче сжал руку.

Симон поднимает руку, другая на волосах. Касается застежки – легко. Невидимо для всех пальцы ныряют между корсажем и поясом ниже, чем следует, дольше, чем нужно и глубже, чем нужно.

Девушка начинает таять, а зрители прыскают из наивного дурака: не умеет застежку вправить. Если бы знали, что на самом деле происходит.

Симон неуверенно отступает. Опускает глаза. Вздыхает. Закрывается:

-Девушки, так нельзя. Я… я семинарист. Я… служу Богу.

Все рушатся со смеху. Вот глупо.

- Да ну, неужели вы еще… никого не целовали? – девушке не смешно. Пальти. Влажная. Голос сбит.

> «Simone, tu la veux, cette fille. Avoue-le.» (Симон, ты же ее хочешь. Признайся.)

И только чуть-чуть, на дне зрачков, —

бесные огоньки. Сыграл. Поверили.

Допивает чай.

Девушки теряются, как бабочки.

Софья Русова, проходя мимо, легко прикасается к его плечу:

— Так пришли к нам?

— Разве вам можно отказать, сударыня?

— Вы уже в наших списках, молодой человек. Александр! — кричит мужчине. — Это тот, что в библиотеке Шевченко постоянно выписывает!

Александр Русов подходит, кивает. Смотрит из-под лба.

– Хорошо, – говорит. – Хорошо, что читаете.

В комнату валяется Евгений Чикаленко в клетчатом костюме, усы, движения едва расшатанные — sous chauffé, после ужина с вином. Шуршит, бросает несколько шуток к полякам и наконец подходит к Русовым.

Останавливается возле Симона. Всматривается.

— Что это за синеглазая трепетная лань? — шепчет Софии, не особо унимаясь.

Пауза. Затем в лицо парню:

— Ты порой не поэт? А то я ищу. Нового Шевченко. Или Франко. Хоть кого-нибудь, чтобы не как все вульгарные писаки о страстях и любви ко гробу. Des crétins primaires sans talent

(фр. бесталанные кретины).

София смотрит на Симона снисходительно:

– Он не поэт. Скорее актер. Но может еще согласиться.

- Да. Ну, хочешь быть полезным – найди мне Гения, – Чикаленко искривил улыбку. – Настоящего. Без страданий публикой и без этих "хотевших сказать автор". Я вложу деньги — если что…

Симон упражняет очки:

– Если хотите, найду. У меня есть… знакомые.

– Ну вот. Уж лучше, — говорит Чикаленко. И, по-отечески, ляс по плечу:

только Гения. Других и так, как трясина.

Старшие уходят. Симон курит. Отправляется ближе к двери. Только бы не упустить.

— Губы у тебя — как в проститутке, — шепчет кто-то из ребят рядом. - Сладкие. Отдаешься ребятам…?

Симон разворачивается. Милая улыбка. Сигарета между пальцами. Плавно облизывается, затягивается, пододвигается, и медленно выдыхает парню в ухо. Голос как сталь:

— Выкрещу тебя. По полному. Обряд. Ушли. Тебе понравится.

Парень почему-то решает потеряться.