Читать книгу - "Станция расплаты - Валерий Георгиевич Шарапов"

удалось, да это и не важно. Важно то, что он, Артем Юрченко, в десять лет остался без отца. Семья лишилась кормильца, опоры и стержня, и пережить эту трагедию оказалось не под силу ни ему, ни его матери.

Сколько раз, лежа без сна на казенной кровати, он размышлял над превратностями судьбы. Сколько раз твердил себе, что, если бы не обстоятельства, он никогда бы не оказался в этом месте. Искал ли он себе оправдания? Разумеется, да. И находил их с легкостью. Что взять с него, незрелого подростка, если даже его мать не сумела перестроиться, наладить их жизнь и быт? О да, поначалу она старалась… месяца три. А потом начала пить. Сначала понемногу, так, чтобы он не замечал. Пару-тройку рюмок по выходным. Затем пары рюмок стало мало, и счет пошел на бутылки. Потом и выходных стало мало. Когда она начала попивать в пошивочном цеху, где трудилась с восемнадцати лет, коллеги забили тревогу, но было слишком поздно. К тому времени, когда ее погнали с работы, она успела превратиться в законченную алкашку. Потеря работы лишь усугубила ситуацию. Через год после смерти отца, на ее годовщину, она сидела в туалете, обнимая унитаз, а какой-то полупьяный мужик, которого она приволокла неизвестно откуда, пытался учить Артема уму-разуму с помощью армейского ремня. В тот день его детство закончилось и начался период выживания.

Ближе к тринадцати годам он окончательно забил на учебу и переползал из четверти в четверть только благодаря жалости учителей, которые сочувственно относились к его ситуации. Их жалость была ненавистна Артему, и чем больше они проявляли сочувствия, тем хуже он себя вел. Мать, а следовательно, и он, довольствовалась тем, что приносили ей мужики. С каждым месяцем они становились все более мерзкими и уже мало походили на людей. Один из таких мужиков научил Артема воровать так, чтобы не попадаться. После этого его жизнь стала более сносной, по крайней мере, сытнее. Пару-тройку раз он попадался и оказывался в ментовке, но и там находились «сердобольные», готовые дать ему шанс исправиться.

А потом произошел тот случай, после которого сочувствие к нему испарилось, как роса на солнце. Тот день он помнил в точности до мелочей. Помнил, как вышел из дома, намереваясь пойти в школу. Приближался конец четверти, и следовало хотя бы появиться в классе, чтобы классный руководитель, Зинаида Андреевна, не заявилась домой, желая побеседовать с матерью. На улице шел снег, пушистые хлопья сыпались с неба, и это было красиво. Сказочно красиво. Он спустился с крыльца и поднял голову, подставив снегу лицо. Снежинки, такие хрупкие и казавшиеся волшебными, опускались на щеки, нос, лоб, ложились на ресницы и тут же таяли.

Он вспомнил, как однажды отец повез его в лес. Был такой же чудесный, снежный денек. Они долго ехали на электричке, и он помнил, как сидел у окна, смотрел на открывающийся вид и не думал ни о чем. На душе было приятно и как-то щекотно. Почему он вспомнил об этой поездке именно сегодня? Он не вспоминал об отце уже очень давно, заставил себя не вспоминать. Потому что было слишком стыдно за себя, а особенно за мать. Нет, об отце лучше не думать, так он решил. Забыть раз и навсегда! Так проще. Но сегодня можно сделать исключение, слишком замечательный день. Как раз такой день, в который можно расслабиться и просто насладиться покоем.

В школу он пришел рано, в пустых коридорах никого не было, кроме уборщицы, сварливой тетки Маруси, которая не упускала возможности погонять учеников мокрой тряпкой. Но сегодня и тетка Маруся была настроена на лирический лад. Заметив на лице Артема блаженную улыбку, она улыбнулась в ответ и даже произнесла что-то, соответствующее ситуации. Мол, погода царская, или что-то в этом роде. Артем быстро снял поношенную куртку, повесил ее в раздевалке, закинул на спину мешок со сменной обувью и, сунув под мышку портфель, начал подниматься на третий этаж в класс, где по расписанию должен был проходить урок русского языка. Двигался он не спеша, времени до начала урока оставалось много, и спешить необходимости не было.

Он успел подняться на четыре пролета и уже занес ногу, чтобы поставить на очередную ступеньку, когда услышал голоса. Группа подростков стояла в пролете между вторым и третьим этажами и довольно громко обсуждала какую-то тему. Артему не хотелось ни с кем встречаться. Только не сейчас, когда жизнь за многие месяцы впервые его радовала. Он остановился в раздумье. Что делать: идти дальше или тихонько развернуться и дождаться звонка в раздевалке? Похоже, подростки не слышали, что кто-то поднимается, так почему бы не уйти? Продлить блаженное состояние хотелось до невозможности, но что, если они все же услышали его шаги? Что, если кто-то из них, свесившись через перила, увидит, как он трусливо убегает?

И тут он услышал, о чем они говорят. Того, кто завладел вниманием подростков, он узнал по голосу. Саша Пимкин, его сосед по дому. Истории Пимкина редко вызывали интерес одноклассников, и то, что сейчас он оказался в фокусе внимания ребят, являлось исключением из правил. Голос его звучал возбужденно и слегка нервно. Пимкин изо всех сил старался, чтобы тот звучал небрежно, но выходило у него не очень. Второй голос (Артем тоже его узнал, но не сразу, а когда исправить что-то было слишком поздно) принадлежал старшекласснику, Валентину Обортышеву. Мерзкий тип, кляузник и подлипала, который всегда крутился в окружении младших школьников, потому как добиться уважения у сверстников у него не получалось. И эти мерзавцы обсуждали не кого-то, а его, Артема. Вернее, не совсем его.

— Что-то мне подсказывает, что ты брешешь, — выдал Валентин в ответ на заявление Пимкина, которого Артем не расслышал.

— А вот и нет! Зуб даю.

Артем услышал характерный щелчок, это Пимкин дернул ногтем большого пальца здоровый зуб. Обортышев рассмеялся.

— Прощайся с зубом, Пимкин, потому что я тебе все равно не поверю. Согласны, пацаны?

Пацаны загудели, соглашаясь с Обортышевым. Пимкин возвысил голос, чтобы заглушить гул.

— Говорю тебе, она спит со всеми подряд! Сам видел, как она тащила в дом того пьянчугу из винного магазина. Сама в стельку, он в говно. Думаешь, они на кухне чаи распивали?

— Мало ли кого она домой тащила, — подзадоривал Обортышев. — Может, и не чаи, но, чтобы доказать то, о чем ты говоришь, этого мало.

— Да в нашем дворе об этом все знают. Кого хочешь спроси, тебе любой скажет: мать Юрченко — дешевая подстилка. Она и