Читать книгу - "Главное управление - Андрей Алексеевич Молчанов"

Фрагмент изображения укрупнили.

– Дом на Павелецкой набережной, – твердо констатировал один из оперов. – Я рядом живу, не спутаю… Кстати. Так это же… практически вид из окон моей хаты! Этаж – от четвертого по шестой, судя по всему… Ну, дела! Ищу заложника, а он в соседней, может быть, квартире, за стенкой!

– Тогда работаем! – изрек мой заместитель. Обернулся ко мне, сказал с уважением: – А у вас красиво начинается первый день на службе…

В три часа ночи меня поднял с постели звонок телефона. Звонил опер, которого я если и видел сегодня, то мельком и запомнить-то не успел.

– Работали по Ниязову, он засек наружку, открыл огонь из автомата. У нас ранен Олег, Ниязов убит, но там пуля в квартиру залетела и рикошетом хозяину в плечо… Едет местная прокуратура, надо решать вопрос, пуля наша…

Я заполошно тряхнул головой. Какой Ниязов? Какой Олег? Какая прокуратура? И что значит – решать с ней вопрос? Кто бы мне его еще вчера решил с Серосливовым?..

– Пуля бандитов, – тупо сказал я. – Наши пули к мирным гражданам не залетают. Раненых сопроводи в больницу. С хирургом договоришься, не маленький.

– Понял…

– Утром у меня.

– Есть, шеф!

И завертелась карусель новой моей жизни! Мыслишки о том, чтобы спрыгнуть с нее в трясину окружающей среды, окончательно отошли на второй план и казались уже трусливыми и пустыми. Я был захвачен бурлящей в отделе работой, потоками информации, абсолютно недоступными обывателю, и, кроме того, во мне укоренилось ощущение защищенности и значимости. Всю жизнь подо мной качалась, бросая меня из стороны в сторону, зыбкая почва неопределенной, шедшей наобум жизни. И вдруг я оказался на твердыне утеса, омываемого бессильными волнами внешних житейских бурь. Я был в коллективе, где каждый поддерживал каждого, обладая при этом силой и властью. И, в отличие от министерства с его интриганством, подсиживаниями и двуличием, наша контора представляла собой спаянный стальной кулак. Ни зависти, ни стукачества, ни карьеризма. К тому же мне крупно повезло с толковыми, образованными подчиненными, и угнетало только одно: среди них я был самым слабым и неумелым, и потому оставалось играть роль степенного и заботливого шефа. И с этой ролью я умудрялся справляться.

При всей своей причастности к МВД наше Управление представляло собой организацию самостийную, неконтролируемую и живущую не столько по закону, сколько по схожим с воровскими «понятиям». Одно из понятий, провозглашаемых открыто, на публику, было следующим: мы идем не от преступления к преступнику, а наоборот. То есть нейтрализуем негодяев до того, как они нагадят, а не после.

Это означало профилактику, слежку и внедрение в среду организованного криминала как офицеров, так и агентов, и наши методы были сродни оперативным постулатам разведки и контрразведки. Расследования по принципам традиционного сыска, конечно, проводились, но только по крупным или политически весомым делам. Рутину работы по ежедневному валу остальных преступлений несли подразделения низовые, к которым относился и МУР. Его сыщики нас недолюбливали, считая, что мы ни за что не отвечаем, но снимаем самые жирные сливки. В районных отделах, сосуществующих с нашими периферийными структурами, нас откровенно боялись за лютость, отчужденность от всей остальной милиции, а прокуроры сквозь зубы отзывались о нас как о тех же бандитах. Кое в чем я был готов признать их правоту: действовали мы жестко, на результат, вопреки законным уложениям, но все свои хулиганства отыгрывали умело, изящно и нагло.

Нарушение принципа круговой поруки и обета молчания означало мгновенное отчуждение раскольника от коллектива. К тому же, как в лучшие времена госбезопасности, у нас на службе пребывал прокурор, собственный, прикомандированный, быстро улаживающий все шероховатости в отношениях наших подразделений с его ведомством.

Я, захваченный беззаветным революционным воодушевлением в борьбе с преступными гадами, был немало обескуражен, когда, пребывая в кабине сортира, стал свидетелем разговора зашедших в туалет оперов.

– Слышь, – сказал один, – как ночью в контору ни приеду, гляжу на окно нашей прокурорской «крыши», а там сутки напролет настольная лампа горит. Во, труженик, а?!

– Так ему надо много успеть, – с удовлетворенной одышкой пояснил другой сотоварищ. – Вылети он отсюда, с такой строкой в трудовой биографии едва ли будет принят в объятия коллег юриспрудентов. Мы же для них преступная группировка номер один. Тут его последний причал. И место создания личного пенсионного фонда. Два раза меня, кстати, отмазал…

– Дорого? – раздался тревожный вопрос.

– Ну… тачку свою пришлось продать.

– Серьезно разводит…

– Ничего, дело наживное…

Этот диалог навеял меня на неприятные размышления, всерьез омрачившие одухотворенность моих чистосердечных рабочих порывов.

С другой стороны, я понимал, что мелкопоместная алчная возня бытует в любом коллективе, что цельным натурам порой приходится уживаться с отщепенцами, но, как бы то ни было, главную свою линию контора уже несколько лет гнула бескомпромиссно и отважно.

Организованные банды, плодящиеся как грибы под теплым дождичком снизошедшей на страну демократии, заполонили все сферы общественной жизни, подминая под себя устои самой власти, а потому, дабы устои сохранить и свой неприкосновенный статус соблюсти, власть и учредила контору, дав ей карт-бланш на уничтожение обнаглевшей нечисти, собрав в наших стенах отборных бойцов.

Мы понимали никчемность своих действий в пределах закона, в муторных расследованиях, в пикировках с судами и с адвокатами. Нам нужен был ежедневный, топорный результат. И достичь его можно было лишь стравливанием между собой группировок, воров в законе, тонкими провокациями, внедрениями в преступную среду своих людей и беспримерным силовым нажимом на болевые точки многочисленного противника благодаря нашему хитроумию. И противник крошил себя в кровавую труху собственными же стараниями.

При этом наша мощь и всеведение крепли день ото дня.

Нас ненавидели и боялись, нас кляли власти предержащие, но верховные правители не принимали никаких мер, дабы урезонить зарвавшихся милиционеров, сколотивших самую настоящую спецслужбу. И я постепенно понимал, отчего это так. Разгулявшаяся организованная преступность, набравшая жирка, стремилась в политику, а им, верхним, не нужны были умные, ни перед чем не останавливающиеся конкуренты. А противостоять волкам могли лишь волкодавы.

Да и кто были лидеры группировок, вылезшие из-под обломков рухнувшего СССР? Прошлый советский плебс, обреченный влачить существование в социальных низах, злые дети спившегося окраинного пролетариата. Однако проявившие себя в вакханалии перемен и свобод как волевые личности, отчаянные и храбрые, как талантливые организаторы, схватывающие все на лету умники. Только с угольно-черным знаком минус, определяющим их сущности.

Вырвавшись из нищеты и убожества, они хотели красивых игрушек: машин, особняков, золотых часов, а после, насытившись мишурой, власти. Они были раковыми клетками, неуклонно прессовавшимися в опухоли. А