Читать книгу - "«На Москву». Из истории белой борьбы - Владимир Христианович Даватц"

Кубанский атаман Иванис был неизвестно где; надлежало выбрать нового атамана, составить новое правительство. Разгорелись страсти. Все были втянуты сразу в обстановку предвыборной кампании, и отдельные демагоги стали приобретать власть над толпой. Авторитет строевого начальства стоял поперек дороги намерениям выплывших вождей. Надо было его подорвать. И в ужасающем хаосе предвыборной борьбы, создавая обстановку сплошного митинга, кубанцы начали жизнь в этой новой тюрьме решением самостоятельных политических проблем. Необходимо отметить, что строевое начальство делало все, чтобы уменьшить создавшийся хаос, и с невероятными усилиями направляло казаков на путь сохранения воинской дисциплины. Но вся эта обстановка еще более увеличивала невероятную тяжесть, павшую на казачьи плечи.

В начале декабря на Лемнос прибыл Главнокомандующий. Он застал казаков уже внешне спокойными; но за этой внешностью еще не улеглись разгулявшиеся страсти. После парада и обхода одной из частей к Главнокомандующему подошел стремящийся овладеть атаманской булавой, поддержанный кубанскими демагогами, полковник Винников и просил разрешения сделать ему доклад относительно многих важных обстоятельств; Главнокомандующий просил его зайти к нему после обеда. Присутствовавший здесь французский генерал-губернатор Лемноса генерал Бруссо, тогда еще очень расположенный к нашим частям, охарактеризовал полковника Винникова как чрезвычайно неприятного и назойливого человека и добавил: «Он ежедневно бегает ко мне с жалобами почти на всех начальников, прося их убрать… Мне бывает прямо стыдно за такое поведение русского офицера».

Полковник Винников явился к Главнокомандующему и заявил ему, что необходимо в первую очередь уволить корпусного командира генерала Фостикова. Генерал Врангель, уже осведомленный об общем положении на острове, резко его оборвал, указав, что не допускает возможности подобных обращений офицера к Главнокомандующему. Когда же полковник Винников стал настаивать, генерал Врангель предупредил, что примет меры, чтобы снять с него офицерские погоны, и не остановится перед тем, чтобы смутьянов предать военно-полевому суду. Вскоре полковник Винников и целый ряд недовольных лиц покинули негостеприимный остров, и разлагающее политиканство стало прекращаться. Можно было заняться тем, чего требовала суровая и неприглядная жизнь.

Донские казаки в это время были расквартированы в окрестностях Константинополя. В 85 километрах от Царьграда расположилась турецкая деревушка Чилингир. На одной из окраин Чилингира, в заброшенном имении, где было до десяти пустующих овчарен, должна была расположиться часть донцов. Эти овчарни, с полуразвалившимися крышами, загаженные пометом, служили теперь помещением для казаков, а 3-й Донской запасной батальон помещался вместе с овцами и лошадьми. Но и эти овчарни не могли принять всех, часть оставалась под открытым небом и спешно уходила в землю, строя землянки.

Скученность, недостаток питания, общие антисанитарные условия были таковы, что уже 8 декабря появилась в Чилингире холера, и только энергичными мерами и строгим карантином холера была ликвидирована к началу января. Все это отражалось самыми тяжелыми последствиями на настроении духа. Началось бегство из этого кошмарного лагеря. Жизнь казалась порою беспросветным ужасом.

Военные мероприятия для поддержания воинского духа и вида парализовались присутствием бок о бок «беженцев», заявлявших, что они «никому не подчинены». Хотя в отношении общего управления они были подчинены военному начальству, для внутреннего управления были образованы «выборные комитеты» – и вся беженская психология деклассированных людей проникала в их внутренний уклад. Поэтому важным мероприятием для сохранения частей служило изолирование их от этих беженских групп. Когда большая часть беженцев была переселена в другие места, стала налаживаться понемногу и жизнь донцов – и уже к 4 января, когда в Чилингир прибыл Донской атаман, они представляли собой уже оправившиеся воинские части.

Другая часть донцов была расположена в деревушке Санджак-Тепе, в полутора километрах от станции Хадем-Киой, и размещена в деревянных бараках; часть устроилась в землянках. Условия жизни, весьма тяжелые с точки зрения нормальной обстановки, были все же несравненно лучше чилингирских. Здесь были расположены лучшие строевые части, здесь не было развращающего влияния гражданских беженцев – и жизнь сразу же начала налаживаться. Многие землянки, побеленные внутри, с застекленными окнами, выглядел почти нарядно. Продовольствие доставлялось аккуратно, благодаря узкоколейке, соединяющей Санджак-Тепе с Хадем-Киоем. Санитарное состояние стояло много выше, чем в Чилингире.

Все это сразу сказалось на общем настроении. Здесь была вера в армию, здесь было яркое сознание воинского долга и бесконечная преданность Главнокомандующему. Когда после попытки французов насильно отправить казаков на Лемнос произошло кровавое столкновение, генерал Шарпи понял, что эти люди не бессловесные беженцы, и спешно просил генерала Врангеля отдать от своего имени соответствующий приказ. Главнокомандующий поставил условием, чтобы казакам было гарантировано питание на Лемносе, и, получив заверение в этом, издал приказ о переброске на Лемнос. То, что не удалось сделать применением французской силы, было без всяких затруднений выполнено одним приказом Главнокомандующего: донцы еще раз показали себя дисциплинированной частью.

Жизнь в Санджак-Тепе напоминала несколько Галлиполи. Организовался театр, читальня; устраивались лекции и сообщения; были общеобразовательные курсы для офицеров; обучались ремеслам. В свободное время занимались охотой. Культурная жизнь пробивалась наружу и скрашивала тяжелое существование. Не говорит ли это еще лишний раз о том, как были неправы те, кто в уничтожении воинской организации видели очередную культурную задачу?

Третья часть донцов была расположена в красивой лесистой местности в имении Кабакджа, в десяти километрах от полуразрушенного турецкого городка Чаталджи. Это был в подлинном смысле слова подземный городок, ибо расселились казаки в многочисленных (около 300) землянках. Лесу было кругом много – и строительный материал был под руками. Оборудованию землянок придавали большое значение – и некоторые из них производили впечатление настоящих хат.

Сперва, под влиянием почти полной голодовки, начались побеги; потом продовольственный вопрос наладился, наступила весна, появились частные заработки – и к Пасхе большинство казаков имели уже хорошие сапоги, фуражки и шаровары с лампасами. Была устроена библиотека, читальня, церковь и театр. Театр, где подвизались две труппы – русская и украинская, очень скрашивал жизнь кабакджинцев. Жизнь наладилась – и общий дух окреп. Кабакджинцы оставались там до поздней осени, когда части их были перевезены в Галлиполи.

Штаб корпуса и немногочисленные части стояли на станции Хадем-Киой. Здесь был центр всей жизни Донского корпуса: здесь жил сам «комкор» – командир корпуса генерал Абрамов. Маленькая турецкая кофейня служила приемной генералу. При проходе его русские вставали «смирно», и много турок посетителей также вставало и провожало глазами «русского командира»: генерал Абрамов сразу сумел внушить к себе общее уважение. Здесь, в Хадем-Киое, был нерв всей жизни. Здесь не было того чувства заброшенности и одиночества. Пробегая свой далекий путь, на станции задерживался европейский экспресс, и из зеркальных стекол вагона-ресторана пассажиры с удивлением смотрели на бодрые лица русских казаков под самыми воротами Царьграда.

В конце марта