Читать книгу - "«На Москву». Из истории белой борьбы - Владимир Христианович Даватц"

Галлиполи происходило торжество – производство юнкеров старшего класса в офицеры, первое производство в изгнании. Но это изгнание, эта убогая обстановка – все отошло на второй план. Это было настоящее русское торжество, которое так не вязалось со всеми представлениями гражданского беженства и эмиграции. А через четыре дня этот духовный подъем еще усилился новым незабываемым для каждого галлиполийца торжеством – открытием галлиполийского памятника.

Началось, как и все в Галлиполи, с очень скромных размеров. Было организовано жюри для рассмотрения проектов, были учреждены премии, и, конечно, размеры этих премий были ничтожно малы. Галлиполийцам, впрочем, так не казалось. Не получая жалованья, они имели месячное пособие, которое Главнокомандующему с громадными затруднениями удавалось добывать: офицеры получали по 2 лиры, а солдаты – по 1 лире в месяц. Но и это пособие приходило нерегулярно. Поэтому первая премия в 5 лир и вторая в 3 лиры не казались такими мизерными.

На конкурс были представлены 18 проектов, что еще лишний раз указывает на культурный уровень корпуса. Первая премия была присуждена за проект часовни в псковском стиле; вторая – за проект надгробия в римско-сирийском стиле. Результаты конкурса были представлены на утверждение генералу Кутепову. Первый проект требовал для своего осуществления 750 турецких лир, второй – всего 450 лир. Кроме того, второй проект был проще, прочнее и по своему суровому характеру и грубости линий больше отвечал суровому и грубому характеру галлиполийской жизни.

Командир корпуса остановился на втором проекте и поручил руководство постройкой памятника автору проекта, подпоручику технического полка Акатьеву. В распоряжение подпоручика Акатьева была дана команда в 35 человек, а вопрос о материале был очень упрощен приказом по корпусу: принести каждому, невзирая на чин и служебное положение, по одному камню. В несколько дней было принесено до 24 000 камней, и постройка началась.

Памятник был заложен 9 мая, а через два месяца, 16 июля, торжественно освящен. Перед памятником были выстроены войска и депутации с венками. Венки были самодельные: из колючей проволоки, из обрезков жести, но были выполнены так, что поражали своей художественностью: всех венков было около 60. Когда грубый брезент, покрывавший памятник, был спущен, все увидели его в грубой и величественной красоте. Он имеет вид кургана, напоминающего немного шапку Мономаха. На переднем фасаде его – белая мраморная доска, где золотыми буквами выгравирована надпись:

Упокой, Господи, души усопших.

1-й корпус Русской армии своим братьям-воинам,

в борьбе за честь Родины нашедшим вечный покой

на чужбине в 1920-21 гг. и в 1854-55 гг. и памяти

своих предков-запорожцев, умерших в турецком плену.

Надпись повторена на французском, греческом и турецком языках. Она отвечает тому несомненному факту, что во времена Крымской кампании здесь хоронили наших пленных; она отвечает и тому преданию, что здесь именно лежат кости погибших запорожцев той эпохи, когда Галлиполи был крупным поставщиком рабов для Малой Азии.

Над этой надписью – художественно изваянный русский государственный герб, в виде немного модернизированного, соответственно стилю, орла. Вся постройка кончается мраморным четырехконечным крестом, тип которого был взят для галлиполийского знака.

На богослужение и парад были приглашены представители местной власти и местного населения. Генерал Кутепов передал мэру города акт, которым поручал в будущем городу охрану русской святыни. Парад прошел с редким воодушевлением.

Но высший предел напряжения был во время речи корпусного священника отца Ф. Миляновского. Речь его была потрясающа по своей силе и вдохновенности. Седой, с благообразным лицом, величественный в своем облачении, с глазами, полными слез, долгие годы проживший в военной среде, ее понявший и полюбивший, он достиг такого высокого подъема, что об этой речи говорили как о наитии.

Мы приводим из нее краткие выдержки:

«Вы – воины христолюбцы, – сказал отец Миляновский, – вы дайте братский поцелуй умершим соратникам вашим.

Вы – поэты, писатели, художники, баяны, гусляры серебристые, вы запечатлейте в ваших творениях образы почивших и поведайте миру о их подвигах славных.

Вы – русские женщины, вы припадите к могилам бойцов и оросите их своею чистою слезою, – слезою русской женщины, русской страдалицы-матери.

Вы – русские дети, вы помните, что здесь, в этих могилах, заложены корни будущей молодой России – вашей России, и никогда их не забывайте».

Но отец Миляновский захватил еще более широкую тему. У подножия памятника, окруженного русскими могилами, откуда серебряной полоской виднеется Дарданелльский пролив с фиолетовыми рядами гор, он обратился к тем, которые распылились по Божьему свету и голос которых замолк в этом хаосе современной жизни. Он обратился к крепким, сильным и мудрым, силой и мудростью которых должно воздвигнуться будущее русское государство.

«Вы – крепкие! Вы – сильные! Вы – мудрые! Вы сделайте так, чтобы этот клочок земли стал русским, чтобы здесь со временем красовалась надпись: „Земля Государства Российского“ и реял бы всегда наш русский флаг…»

Это был период расцвета галлиполийского корпуса. Трудности переговоров о переброске войск в славянские страны были преодолены, и в течение августа месяца почти вся кавалерия тремя крупными эшелонами отбыла в Сербию, а громадный «Решид-паша», доверху нагруженный солдатами и офицерами, отошел в Болгарию. Галлиполи поредел. В лагере, который представлял собою громадный полотняный городок, появились точно выжженные кем-то места, где остались следы от стоявших там палаток. Первые партии уехавших создали настроение общего скорого отъезда. Томительное ожидание сменилось надеждой на братские славянские страны.

Как они рисовались? Большинство не отдавало себе отчета и мечтало только о перемене надоевшего французского пайка на новую, во всяком случае, лучшую жизнь. Тяжело отразилось известие, что офицерам придется в Сербии снять форму и служить простыми солдатами, но во имя общей спайки соглашались претерпеть и это. Условия Болгарии были неясны; но слухи о том, что этого требования там не выставляется, делали в глазах многих заманчивой мечту о Болгарии. Но главное было то, что передвижение началось.

Только немногие боялись этого передвижения: оно рисовалось им как начало «распыления», против которого было употреблено столько усилий. «Животу станет лучше, а духу хуже», – пришлось нам слышать меткое замечание. В две разные страны рассыпался единый корпус. И в каждой стране – он растекался по городам и местечкам, переставал быть изолированным, соприкасался с беженцами, населением, с большевистской пропагандой, со всем враждебным миром, становился на работы и принужден был продавать свой рабочий труд… Все это наполняло невольно тревогой…

В это время в Галлиполи прибыл председатель Русского Национального Комитета в Париже профессор А. В. Карташов. Он застал Галлиполи уже в начале заката, но таким же твердым по