Читать книгу - "Вьетнамский кошмар - Брэд Брекк"

И кроме всего прочего она хотела, чтобы я бросил пить. Вот так. Какого чёрта я должен бросать то, что мне нравится, только потому, что это не нравится ей? Блин, я не доверяю человеку, который не пьёт. Кто это сказал?

Клянусь, это был Юджин О'Нил. Старый пьянчуга.

Рядом с Шарлоттой я никогда не пил. Но, ради всего святого, если я брошу выпивку и превращусь в католика, то стану дыркой от бублика. И единственной влагой мне будет вино святого причастия. Простите, кровь святого причастия. Ах, да, ещё эти славные краеугольные камни спасения: достоинство, вера, покаяние, исповедь и каннибализм. Сколько субботних вечеров испохабила мне служба евхаристии? Зря я не считал…

Когда я пью, я становлюсь болтлив. Как если б я расстёгивал «молнию» на коже и выпускал свои кишки. Почему мы всегда извиняемся за то, кто мы есть, и хвастаем теми качествами, которых у нас нет?

Были ли у меня в жизни связи и жертвы? И если были жертвы, разве сам я не жертва самого себя? Почему в моей жизни так трудно найти порядок? А если нахожу, почему так трудно его сохранить? И разве то, что я называю порядком, не является хаосом однообразия и повторения? Зачем я задаю себе эти дурацкие вопросы?

Пьяный, сидевший у стойки, ушёл. Бармен говорит, что пора закрываться. Я уже порядочно нагрузился. Поднимаюсь в свой номер и приканчиваю скотч. Напиваюсь в зюзю, так, что готов свалиться и обоссаться.

Сижу на кровати и смотрю в окно. Темно. Один уличный фонарь горит вдалеке…

Пытаюсь представить, что будет после Вьетнама, и не могу. Будущее туманно и неопределённо. Грядут смутные времена. Почему так получается, что любовь кончается, словно мелеет река, и я остаюсь грустен и одинок? Когда я думаю о завтрашнем дне, я вижу только себя одного. Шарлотта навсегда останется песней, которую я не смог допеть, историей без конца.

Да пошло оно всё, пора заводиться: жжжжжж…

Остаток отпуска был так себе. Я ходил к старым друзьям. Толкался в барах и однажды сговорился с одной толстушкой. Три раза посмотрел фильм Дейвида Лина «Доктор Живаго» и безнадёжно влюбился в Лару, хотя прочёл роман Пастернака, получивший Нобелевскую премию в 1958 году, ещё летом 61-го, когда он впервые вышел в печати, — ещё тогда я впервые потерял от неё голову. Самое смешное, что и сейчас, по прошествии свыше 30 лет, я всё ещё люблю Лару, которой и нет на самом-то деле. Но мне нравится думать, что она есть. И когда я закрываю глаза и мечтаю о ней… ах, эти русские женщины…

Радовало, что отпуск быстро истекает. Слишком много времени прошло без ежедневных занятий. Я потерялся. Заскучал по армейским товарищам и устал торчать в родительском доме.

Последнюю неделю я просто слонялся из угла в угол. Отец наснимал с меня, одетого в форму, несколько цветных фотоплёнок: думал, наверное, что эти фотографии могут стать последними. Но ему удавалось скрывать свои страхи, он оптимистично заявлял, что через год я вернусь и Вьетнам кончится для меня навсегда.

В последний день я созвонился с Сейлором, Саттлером и Сиверсом, чтобы договориться о встрече с ними в аэропорту О'Хейр.

Я с нетерпением ждал этой встречи. Мы запланировали отправиться в Сан-Франциско на несколько дней, чтобы чудесно провести время: пить, таскаться по девочкам и осматривать местные достопримечательности — Чайнатаун, Рыбачью верфь, Алькатрас и бары.

Так сказать, пройти последним походом по американской земле; и прежде чем заявиться на другую сторону залива — на армейский терминал в Окленде — для отправки за океан, мы хотели по-своему сказать «До свидания, Америка!».