Читать книгу - "Знамя Победы - Борис Макаров"

Первого карася он поймал, когда Александр Трофимович только начинал разматывать первую удочку.

– Ого! – негромко, но восторженно сказал Александр Трофимович, услышав всплеск и увидев мелькнувшего в воздухе золотобокого увесистого красавца. – Будет клев. Будет.

И клев был. Но, увы, не у Александра Трофимовича. Не успел Генка поправить наживку на первой удочке, ушел под воду поплавок второй. Вытащив очередного карася, Генка смотрел в сторону напарника. Смотрел не только с тщательно скрываемым чувством гордости, которое ощущает каждый поймавший рыбу рыбак (размер чувства гордости, естественно, зависит от размера рыбы), но и с надеждой увидеть на темном, морщинистом лице старого шахтера улыбку, озаряющую лица всех рыбаков в момент полета рыбы от поверхности воды до исчезновения ее в траве или рыбацкой сумке.

Рыбаки даже незнакомые обращаются друг к другу со словом «брат»: «Ну что, клюет, брат?», «На что ловишь, брат?», «Дай закурить, брат»… И это не случайно. Рыбаки – братья. Да-да – настоящие братья. Их крепче кровных уз роднят любовь к Матери-Природе, Праматери-Воде – Праматери всего живого – в том числе и человека. Они хорошо, на собственном опыте знают силу непобедимого азарта, непобедимость зова к дальним походам, открытиям, разгадке тайн, таящихся не только в огромных реках, озерах, морях, океанах, но и в крошечных ручейках, озерушках и даже обыкновенных лужах.

Настоящий рыбак может подолгу смотреть на крошечную лужицу, оставшуюся в следочке от козьего копытца, и дивиться – как много в ней красоты, как много жизни. Вон какая-то козявка, какой-то жучок-паучок, а приглядишься – бог ты мой – и глаза, и уши, и лапы, и хвост, да что там хвост – два, три хвоста… Часами можно смотреть, дивиться, восхищаться. А уж рыба, да еще крупная, более доступна разглядыванию, изучению… Приглядишься к ней не с точки зрения съедобности – несъедобности ее и ахнешь – и красоты, и загадки в ней не меньше, чем в будущем встреченном нами землянами, марсианине…

Расскажи об этом, об этих чертах рыбацкого характера не рыбаку – засмеет, у виска пальцем покрутит, скорую помощь вызовет…

И только рыбак поймет рыбака – его рыбацкую радость и рыбацкую грусть, рыбацкую любовь и тягу к воде и рыбацкую жажду открытия и изучения мира.

Только рыбак может понять рыбака, если у него – клев, а у того – безжизненно-заколдованно торчат из воды глупо-яркие поплавки…

– …Дядя Саша, а вы ко мне поближе придвиньтесь – у меня же вон как клюет, – позвал Александра Трофимовича Генка, сняв с крючка очередного увальня-карася.

– Вижу. Молодец. Но мешать не буду. Не по-рыбацки это – в чужой карман лазить, – хмуро откликнулся старый шахтер. – Попробую на ту сторону перебраться. Вон там у травы, отсюда видно, караси жируют. Была бы лодка – никаких бы проблем…Переплыл бы – и лови-облавливай. Ни штаны снимать, ни по кустам лазить не надо… – Александр Трофимович, взяв одну из удочек, ушел.

«Была бы лодка…» – Генка представил, чуть не воочию увидел: вот тут, рядом с ним, лежит на траве, лишь чуть приминая ее, слегка голубая лодка с красными веслами. 3ахотелось ему, Генке, обловить вон ту, окруженную камышовой порослью заводушку в дальнем конце омута, – лодку на воду, несколько бесшумных гребков веслами – и на месте. Из-за камыша можно бесшумно, незримо закинуть удочку в заводушку – и выводи к лодке жадную, ничего не понявшую, глупую – да нет, не глупую – обхитренную рыбину. А она там, в заводушке, обязательно есть. Караси, сомы, щуки, сазаны любят подремать-погреться в таких прогретых солнцем, защищенных кустами от ветра, богатых кормом небольших, неглубоких заводях-заводушках.

«…Голубая лодка с красными веслами… Будет она у меня, будет». Почему именно голубая… Почему именно с красными веслами… Кто из нас ответит на такой вопрос. У каждого человека – свои мечты, свои надежды. И у каждого человека они своего цвета, его любимого цвета. И было бы грустно и скучно, если наши мечты и надежды были какого-то общепринятого, общепонятного, пусть даже самого красивого цвета…

Генкин омут не круглый, какими нам часто представляются омуты. Сама буква «о» в начале этого слова круглит все слово, и за словом «омут» нам видится круглый, обязательно круглый и глубокий водоем… Генкин омут не круглый, и глубина его в разных местах различна. Образовался он на месте ушедшей из своего русла протоки Большой реки. Во время одного из разливов Большой реки протока размыла, нашла себе новое русло. А на месте старого осталась глубокая яма, наполненная водой. Вероятно, яма в конце концов, как и большинство подобных ей ям, высохла бы и заросла мелким ивняком, из прутьев которого так удобно плести корчаги и корзины. Но в данном случае яме не дали умереть родники. До ухода протоки они подпитывали ее. Но подпитка эта была незаметной. Родники поднимали воду из глубин земли, а протока уносила ее дальше – в Большую реку. Протока ушла. Родники продолжали действовать и стали источниками жизни красивого, наполненного жизнью омута. Половина его с Генкиной сидки не просматривается. Она за кустами. Их заросли начинаются от средины омута и закрывают его крутой изгиб.

Надо сказать, что такая форма омута придает ему некую таинственность, дополнительную привлекательность. Сидит Генка, смотрит на поплавки своих удочек или на леску закидушки и нет-нет да кинет взгляд в сторону изгиба. Оттуда, из-за кустов, неожиданно может выплыть пара разжиревших, никем не пуганных уток. Увидев Генку, утки от неожиданности ахают, тяжело взлетают и с кряканьем исчезают за кустами. По воде разбегаются ломаные, сплюснутые с боков волны. Прибрежные травинки, камышинки вздрагивают, оживают, покачиваются. Клев затихает и через некоторое время возобновляется с новой, удвоенной силой. Почему? Генка понял уже давно. Утки вспугнули, стряхнули с травинок разных козявок. Козявки, засуетившись, заметавшись, возбудили аппетит рыб, послужили дополнительной прикормкой, и… не спи, рыбак…

…Александр Трофимович вернулся через час-полтора.

– Не везет мне сегодня, – улыбаясь, сказал он. – А место хорошее. Ондатру видел. Два раза утки взлетали. Далеко ушел. А вот перейти на ту сторону не смог. Глубоко. Раздеваться надо. А раздеваться, брести или плыть в незнакомом месте не хочется. Лодка нужна. Сидел с нашей стороны между двух коряг. Место – пальчики оближешь. Был бы сомом – ни в каком другом месте жить бы не согласился. Тут тебе и тина, и коряги, и дно илистое, ракушками усеянное…

Может, потому рыба и не клюет. Зачем ей мой червяк, своих местных хватает.

О-о-о! – увидел Александр Трофимович Генкиных карасей. – Даешь!.. Поди-ка, секрет какой знаешь или слово волшебное… Молодец. Давай-ка, Гена, пообедаем. Мне тесть с тещей столько разной снеди в рюкзак натолкали – на неделю хватило бы. А жена еще и термос с чаем втолкнула: «Никаких там чаев из речной воды. Сплошная химия…» Это она по нашим местам судит. Там заводы, шахты… А здесь и воздух, и вода хоть в бутылки разливай – и на продажу…

…Еда действительно была вкусной и обильной. Но Генка не жадничал. Ел аккуратно и даже без особого аппетита. В своих рыбацких походах и разъездах он привык обходиться самым малым: куском хлеба и ломтиком сала, а то и просто хлебом без сала. Он научился при необходимости находить «подножный корм»: пучок мангира, дикого чеснока, щавеля, пара горстей спелой черемухи, горьковатой тараношки, диких спелых яблочек часто заменяли ему обед, а то и ужин, хотя к ужину он всегда возвращался домой. Мать и отец при каждом удобном случае наказывали: «Не вздумай остаться на ночь!» – и добавляли: «Гена, ты большой и должен понимать – мы сойдем с ума!» А отец, стоило им остаться наедине, к тому же шепотом напоминал: «Гена, у мамы слабое здоровье. У нее слабое зрение. Ты уж не нервируй ее. Наша мама самая лучшая в мире. Она любит тебя и меня. И мы должны беречь ее. Понимаешь…»