Читать книгу - "В боях за Дон - М. Н. Алексеенко"

упал с танка и затерялся в степи сержант Холодков.

Вы, которым еще воевать, вы, которым еще жить и строить, поглядите вдаль, представьте себе сизую от снега, черную от разрывов, злую от огня степь, и неукротимый топот танков над Доном, и треск ломающихся орудий, и вой снарядов, и битву одного против десяти, и двух раненых товарищей, что зубами тянут на плащ-палатке третьего, умирающего… Представьте этих русских и украинских парней и отдайте им земной поклон, и спойте песню о них…

Раненых угощаем водкой, кормим, перевязываем и отправляем в санбат. Прощальные солдатские поцелуи. Харитоненко поднимает пробитые руки:

— Не могу обнять вас, товарищи, но не в позорном деле, а в честном бою пролил кровь. До свидания. Бейтесь хорошо, идите далеко, а мы еще вернемся и повоюем вместе.

К утру возвращаются остальные… Танки сделали свое дело: оборона врага шатается, как гнилой зуб. Нет, потери меньше, чем я думал, — два убитых, один, Овчинников, умер в медсанбате от ран. Позже всех вернулся Холодков.

— Вас считали убитым…

— Меня? Да у меня ни одной царапины.

— А что с вами стало?

— А ничего. Увидел раненого, спрыгнул с танка, перевязал, направил в тыл. Пошел за танками, думал, попадет навстречу, проголосую по-американски, подвезут. Ну, так и ходил, пока танки ходили, где гранату в землянку швырнешь, где фриц на мушку сядет. У них там суматоха, за своего издалека принимают.

— Где же вы гранат столько набрали, что на целые сутки хватило?

— Да там немецкими все дороги и тропинки завалены, под гусеницами, как орехи, лопаются. Потом танки ушли, и я совершил организованный отход. Погреться бы трошки…

Получает «норму», идет отдыхать…

17.12.42. В штаб приводят большую партию пленных, среди них — подполковник. Допрашиваем. Он — командир корпусного саперного батальона, был брошен в семнадцатую по счету контратаку вместе со спешенным кавэскадроном. Контратака провалилась. Больше резервов нет.

18.12.42. Бой достиг кульминационного пункта. Грохот движется волнами, как прибой. Все больше пленных, все дальше в оборону вгрызаются части.

19.12.42. Вечером свертываю штаб и сам выезжаю на запад. Проезжаем Н.- и В.-Калининский. Хутора разнесены в щепки. На дороге в бурьяне — немецкие винтовки, патроны, пулеметы, трупы, раздавленные орудия, сгоревшие легкие немецкие танки, магнитные мины.

На высоте у перекрестка дорог Кружилин — Базки — Рубежинский сгоревший Т-34. Далеко в сторону отлетела башня, ствол орудия упал внутрь танка. Идем по его следу и читаем историю гибели. Вот он протаранил немецкий легкий танк — башня отскочила, борта с черно-желтыми крестами вдавлены. Немного дальше — раздавленная гаубичная батарея, под обломками трупы артиллеристов. Еще дальше — ямка на месте дзота. Еще одна батарея, на этот раз противотанковая. Разбитые в щепки сани с боеприпасами. И вот здесь — он сам, написавший гусеницами на снегу историю своей жизни и гибели.

Делаем привал в блиндажах дальнобойной немецкой батареи. Пушки — на месте, артиллеристы удрали. Блиндажи построены добротно, на всю зиму. В углу — потемневшие от копоти иконы.

— Вот драпали, даже бога в плену оставили, — шутят «чижики».

20.12.42. Три часа ночи. Снегопад. Нигде ни одного выстрела, ни одной ракеты. По всем дорогам в степи идут пешие, скачут конные, скрипят обозы, светят фарами. Кажется, никакой войны, никакого противника нет, хотя еще в середине дня были немецкие тылы, и бой закончился уже в темноте — все неудержимо, неотвратимо рвется на запад. Настроение такое, что любой боец, не задумываясь, примет бой с целой ротой противника, попадись она ему. Но, кроме брошенных пушек, повозок, пулеметов, снарядов, мин, — ничего не попадается.

Ошиблись дорогой и влетаем в крайние домики Чукарина. Заходим в избу. Горит свет. Пожилая казачка растапливает печь. При виде нас садится к столу и плачет, причитая:

— Слава тебе господи, свои…

— Немцы есть? — спрашиваем.

— Минут десять назад, окаянные, забегали. Спешат, видно…

— Как на Кружилин проехать?

— Да, сыночки мои, да подождите вы, я вот тут сальца поджарю. Родные вы мои, свой-то у меня тоже где-то сражается.

— Некогда, мать, другие подъедут.

У выхода из хутора от плетня отделяется казак — сивый, шапка лихо сбита набок. Прихрамывает. Точь-в-точь Пантелей Прокофьевич из «Тихого Дона». Всматривается:

— Вы чьи же будете?

— Как — чьи? Свои.

— А и вправду свои, разрази меня господь. Ну, здорово, казачки. С какой станицы будете?

— Какие там казаки, дед? Из Подмосковщины.

— Ага. Ну, все равно. Прошу до хаты. Дело у меня до вас военное.

— Некогда, дедок, А какое дело-то?

— Пленных, станишники, имею, сдать полагается.

— Что еще за пленные?

— Румынской нации. Забегали на меня, тикают, вижу. Шумнул я на них — что, дескать, приспичило, всыпали вам казаки? А они черт те что подумали, винтовки бряк, руки в гору тянут. Оружие-то я от греха на баз в яму кинул, а они ждут решения судьбы, в горнице сидят. Дочка с кочергой на дверях пост держит… Да забегите, коли пленные не к надобности — так старуха пышки напекла… Как заслышала гуркотню — ну, говорит, слава те, казачки до дому вертаются, привечать надо.

Благодарим деда, утешаем — пышки не пропадут, к утру охотники найдутся.

Кружилин.

Только что кончился бой. Немецкий заградотряд попытался задержаться на высотах за станицей, но его накрыли артиллерия и танки. На перекрестке столпотворение вавилонское — кухни, пушки, танки, обозы, строятся колонны.

Сюда с двух сторон вошли наши и соседи (на этот раз не подвели), и вся эта масса людей, машин, танков походным порядком в шесть рядов идет по шляху в гору, на Каргинскую. Походя, от озорства устраивают целую иллюминацию — клубятся сигнальные желтые дымы, немецкие многохвостные, зеленые, красные, фиолетовые, белые ракеты ливнем перечеркивают горизонт. В небе эскадрильи «илов». Из-за облаков вывернулся немецкий разведчик, крутится над станицей, качает крыльями, дает сигнальные ракеты — очевидно, немцы потеряли связь и теперь пытаются уяснить, свои ли это бегут или русские наступают. Земля отвечает только огнем, затем два «мига» садятся на хвост немца, и тот драпает. С земли крик:

— Го-го, так ему, так.

— Давай, давай, справа заходи, справа, — принимает земля горячее участие в воздушном бою.

Капитан Краснов, едва отдышавшийся от погони за вражеским капралом, восторженно загибает соленое солдатское словцо:

— Ну, едри его в корень, Русь двинулась. Теперь ее ничем не возьмешь — на пушки плевать, на самолеты чихать и на смерть тоже.

В балках у Кружилина степь черна от румынских и немецких трупов — это работа танкистов Позолотина, теперь Героя Советского Союза. Мы гнали от Дона — он