Читать книгу - "Поминки - Бено Зупанчич"

фабричная стена. Я огляделся и остановился. Ни души. Воскресный день. Люди отдыхают. Я забрался в кусты и сел, прислонившись к стволу каштана. Достал пистолет и осмотрел дуло. Оно потемнело от выстрела. Скорее всего, я его оцарапал, подумал я, а Сверчок и вовсе промахнулся. Сверчка больше нет. Вдруг все завертелось вокруг собственной оси. И я полетел спиральными витками с головокружительной высоты.

Услышав голоса, я очнулся. По улице шли двое: мальчик и девочка. Оба были в резиновых ботиках — я слышал, как они шлепают по мокрому асфальту.

— Он сюда побежал, — сказала девочка.

— Может быть, он ранен, — сказал мальчик. — И за ним, наверное, гнались итальянцы.

— А мама велела нам скорее идти к тете, — боязливо напомнила девочка.

— Тихо, дурочка, — сердито ответил мальчик. — Молчи, будто ничего не знаешь.

Они остановились на краю тротуара, вглядываясь в кусты.

— Была бы с нами собака, — сказал затем мальчик, — мы бы его нашли в один миг. Вдруг ему надо помочь. Надо помогать нашим.

— А какие это наши?

— Наши? Вот глупая, ну не солдаты же!

Они постояли еще некоторое время. Мне было жаль, что я их не вижу. Потом они убежали. Я услышал, как прошлепали ботики по мокрой земле.

Затем я почувствовал, что лежу на снегу. Я распахнул рубашку и начал ощупывать себя. Ноющая боль разлилась по всему телу. Я выгнул руку и стал искать платок. Лоб у меня был покрыт холодным потом. Я, пожалуй, не смогу сесть. И неизвестно, смогу ли я встать. Сейчас уже поздно. Я как загнанный, подстреленный зверь. Придется подождать, пока стемнеет. Да, скоро стемнеет. Боль усилилась. Я пытался угадать, куда я ранен. Нельзя, нельзя, говорил я. Если я начну себя ощупывать, я весь измажусь кровью. Я с самого начала знал, что ранен, хоть и отмахивался от этой мысли. Подтянув коленки к груди, я положил на них голову. Перед глазами заплясали лиловые видения из незнакомого мне мира. Сам не знаю, как и почему пришло мне на память печальное стихотворение, которое я когда-то читал: «Невольник на галерах греб…» Я брежу, смутно подумалось мне.

Скудный свет, едва различимые голоса. Они были где-то совсем рядом, приглушенные и встревоженные. Я воспринимал их лишь частью своего слуха, другая прислушивалась к чему-то другому, куда более важному, клокотавшему во мне самом. Бессознательно я все еще сжимал в руке беретту. Один голос был женский — глуховатый ласковый альт, другой — мужской, хриплый — показался мне суровым. Зачем они мне мешают? Мне ведь так хорошо.

— Ну что он, жив, дядя?

— Вроде жив.

— Значит, дети не ошиблись.

— Мадонна, но что мы с ним будем делать?

— Он же замерзнет!

— Может, его перенести к нам?

— К вам? Чтобы твои старики окончательно лишились рассудка от страха?

— А сможет ли он идти? Дай мне платок!

— На.

— Подойди-ка сюда. А Милка стоит на страже?

— Да, да. Патруль сюда не заглянет. Здесь слишком темно.

— Может забрести какая-нибудь парочка…

— Дядя…

— У него револьвер в руке. Держи эту руку.

— Потри ему лицо снегом. Может, он придет в себя.

— С ним портфель. Набитый портфель. Бог знает, какого сатану он там таскает. Ирена, дай мне спички!

— Что ты, не зажигай!

— Не кричи. Молодой совсем. Весь в крови.

— Оботри его. Подожди, давай я…

— Ирена, а если он сможет идти?

— Разбуди его.

— Эй, товарищ, просыпайся, черт побери, а то подохнешь!

Я почувствовал, как меня трясут. Острая боль пронизала с головы до ног. Машинально я поднял руку с пистолетом. Если бы незнакомец ловким движением не вырвал его у меня, я бы выстрелил.

— Знаю я эти штучки… Ирена, возьми-ка спрячь, завтра мы за ним придем. Хотя нет, давай сюда. Здесь его кто-нибудь найдет.

— Эй, товарищ, ты идти можешь? Я тебя отведу домой или куда надо.

Я почувствовал на лбу маленькую женскую ладонь.

— Дядя, у него жар.

— Ну а что у него еще может быть? Корь? Возьми портфель!

Он опять потряс меня.

— Слышишь, портфель возьмем с собой. Говори, куда тебя отвести?

— Портфель, — прошептал я.

— Да, да, портфель. Ты лучше скажи, куда тебя отвести.

Щеку мне защекотали волосы. Незнакомец наклонился, чтобы лучше расслышать ответ.

— К Марии, — прошелестел я.

— К Марии? Чтоб тебе пусто было! Да он не в своем уме, Ирена! Мне это уже действует на нервы!

Он опять наклонился ко мне.

— Куда к Марии? Улицу скажи, гром господень!

— Дядя, попробуем поставить его на ноги.

Она взяла меня под руку, подняла и прислонила к каштану.

— Ну как? Пойдешь? Ты ведь не сахарный. Ну-ка, ступай!

— Сейчас, — зашептал я. — Сейчас.

Колени задрожали, меня тошнило.

— Далеко?

— Угу.

— Дядя, не утомляй его. Давай его поведем. Скоро уже полицейский час.

— Откуда я знаю, куда ему надо? И что он тут несет.

— Милка!

— Тсс!

Я почувствовал за шиворотом снег, кто-то растер мне снегом лицо.

— Ну, теперь пошли, Ирена. Милка пусть идет впереди. Далеко впереди.

— Не беспокойся.

— Наверно, он с Триестинской.

— Нет, — забормотал я, — нет. — С трудом я прошептал адрес.

— Видишь, — воскликнул он, — все-таки сказал, гром господень! Пошли! Пойдем через Триестинскую!

Я шагнул. И вдруг я почувствовал к ним полное доверие. При свете фонаря взглянул на спасителей. Девушка была невысока ростом, крепкая, у нее были темные волосы и большие наивные глаза, испуганно и с удивлением глядевшие с худенького, бледного лица. Мужчина был пожилой, редкозубый, с взъерошенными волосами. Сухощавый, с грубоватым лицом и с сильными руками. Он вдруг неловко погладил девушку по голове.

— Видишь, Иренца, идет!

— Ох, — вздохнула девушка.

Еще одна девушка шла впереди. Я видел ее — высокая, стройная, модно одетая, она резко отличалась от этих двоих; она шла, кокетливо покачиваясь, в туфлях на высоких каблуках.

— Идет, идет, какого ж черта ему не идти. Ну а теперь ты немного отстань от нас. Если что случится, ты спрячь этот портфель. Бес его знает, что там в нем.

— Не беспокойся, дядя.

— Ну, иди сзади, слышишь? И ничего не бойся. В худшем случае подстрелят, другого ничего не случится.

— Ох, — опять вздохнула девушка, однако не отставая ни на шаг.

Филомена стояла у светлого пятна серебряного зеркала и приглаживала щеткой волосы, пристально вглядываясь в свои глаза. Лицо ее с короткими волосами стало совсем детским, наивным и слегка озабоченным.

«Мне идут короткие волосы, — думала она. — К весне будет хорошо». Затем обе Филомены нагнулись, будто заглядывая друг другу за вырез кофточки, в мраморную ложбинку, где, как им казалось, всегда должна находиться кудрявая голова Карло Гаспероне. Потом обе отвернулись и