Читать книгу - "Поминки - Бено Зупанчич"

вздохнула мать. — Ты так говоришь… — Она с удивлением смотрела на дочь. Филомена была взволнована. Подойдя поближе к матери, она испуганно спросила:

— Но ты ведь не думаешь, что Нико может его убить? Карло?

Мать сердито пожала плечами.

— Глупости. Как я могу знать? А я его тоже видела, но мне он показался похожим.

— Где?

— Да все равно, — осторожно сказала мать. — Я подумала, отец знает, где он, только не хочет говорить.

— Нет-нет, — качала головой Филомена, — этого не может быть. Они никогда не были дружны. Он его не любит. И Нико не любит его.

— Он никого не любит, — сказала мать. — Как отец. В него пошел.

— Мне страшно, — тихо сказала Филомена. — Карло иногда приходит из казармы совсем как помешанный. По ночам его мучают кошмары. А теперь еще Нико станет пугалом в доме. На Карло этот страх накатывает время от времени, ни с того ни с сего. Если б он добился, чтобы его перевели в Италию, я бы поехала с ним. Даже на край света. Тут он совсем с ума сойдет.

— И мы тоже, — равнодушно сказала мать, — мы все сойдем с ума.

Я в жару. Мне кажется, меня обсыпали горячим пеплом, я задыхаюсь. Ко мне слетаются разорванные видения, смутные, бессмысленные. Они не приносят мне ни облегчения, ни отдыха. Из глубин какой-то бездны приходят ко мне чередой люди, знакомые и незнакомые, живые и мертвые. Лица у всех — как маски, застывшие с выражением ужаса. Один за другим проходят они мимо высокой стены из розового кирпича, на которой я хотел написать очень много, а написал лишь буквы ее имени. И они все еще там, красные буквы, а я тянусь, стараюсь взглянуть через них, узнать, что за этой проклятой стеной, только я этого никогда не узнаю, потому что она теряется где-то там, в небе, а оно глубокое, бесконечное, на нем висят, словно украшения, острые, беспокойные звезды, а Млечный Путь сияет чистотой, будто его только что подмели. И всё стена, стена, и никогда мне не заглянуть за нее, даже сейчас, когда мне кажется, что я вот-вот коснусь головою звезд. Они холодные и противные, они пускают мне в глаза ледяные лучи, они вызывают озноб и ощущение внутренней пустоты, и мне нечем ее заполнить. Откуда-то взялся Тигр. Он с удивлением рассматривает красную надпись, оборачивается ко мне и спрашивает прокурорским тоном:

— Что это ты там написал? Почему не написал «Да здравствует святая троица»?

На такой вопрос ответить невозможно.

— Ты что, думаешь, революция — игра? Ты играть собираешься?

Я пытаюсь что-то сказать, открываю рот, но сам не понимаю своих слов.

— Человек, находящийся на службе революции, — говорит строго Тигр, — не может не знать, почему он поступил так, а не иначе.

Вдруг откуда-то появился Сверчок, на голове у него берет, руки в карманах. Он насвистывает песенку, которую я много раз слышал именно от него:

Птички, я вас спрошу,

Скоро ли будет весна,

Скоро ли снова придет

Зеленая весна.

Он остановился, перестал свистеть и сказал, не вынимая рук из карманов:

— Это я написал.

— Ты? — удивился Тигр.

— Я.

— Ты разве не читал…

— Читал, читал, — сказал Сверчок, — и еще кое-что читал, милый Тигренок.

— Как это? — спросил удивленно Тигр.

— Как? — повторил серьезно Сверчок и пошевелил ушами. Так он делал еще в гимназии, и всегда было ужасно смешно.

— Ты меня обижаешь, — сказал Тигр.

— Ну и обижайся, — ответил Сверчок и засмеялся. — Я люблю Марию. И так как я не решался тебе сказать об этом, я написал на стене. А что? Мальчишки всегда так делают. Я не дописал ее имя — мне патруль помешал.

Стена вдруг исчезла. Исчезли и Тигр со Сверчком. На мгновение все потонуло в черной бездне боли. Когда стена появилась вновь, перед ней стояла Анна. Она посмотрела на буквы, заломила свои полные руки, будто не зная, заплакать или засмеяться, и растворилась, как укоряющее воспоминание. Потом возник отец. Не обращая ни на что внимания, не глядя на стену, он держал руки в карманах. Перед ним, подняв хвост, неслышно крался кот Эммануэль. Глаза у него были серовато-желтые, в крапинах. Меня охватило горькое чувство, подобное ощущению вины, несправедливости, причиненной кому-то давным-давно, но время от времени надолго и больно всплывающей в памяти.

— Отец! — позвал я его.

Старик остановился и оглянулся, не видя меня.

— Кто меня зовет?

— Я.

— Я тебя не знаю, — сухо сказал он. — Будь ты проклят. Я не возьму тебя в ковчег, когда наступит всемирный потоп.

Эммануэль нетерпеливо замяукал, и все исчезло.

Я хочу открыть глаза, чтобы избавиться от бешеного водоворота красок и света, врывающегося в мир моих снов, и в то же время сознаю, что все это напрасно, хочу закрыться руками, но они меня не слушаются. Мне нестерпимо хочется пить, и я вижу пенистые потоки воды, с шумом срывающиеся с крутых скал в зеленую долину. Неумолимый, острый как бритва нож раздирает мне внутренности. Когда это прошло, я увидел Тихохода. И здесь мне стало немного легче.

Мы с Тихоходом шли в церковь св. Якова за свечами. Из свечей и сурика мы готовили что-то вроде красного мела. Его невозможно стереть со стен. Дело было летом, к вечеру. На крыше церкви ворковали влюбленные голуби. В церкви было совсем темно. Во мраке, как светлячки, мигали лампадки у алтарей. Шаги приобретали особый звук, торжественный и угрожающий. Особенно мои, потому что Тихоход был в туфлях на резине, когда-то синих, а теперь окончательно выцветших. Когда наши глаза стали привыкать к темноте, из глубины с главного алтаря выплыли блестящие, как воск, два ангела работы Роббы[24]. Тихоход остановился посреди церкви, глухо чихнул и сказал:

— Еще насморк тут заработаешь.

На первой скамье я увидел старушку, которая, стоя на коленях, молилась. Тихоход показал на нее пальцем.

— Погоди, сейчас я разыграю роль причетника. — Он пошел как только мог тихо, но решительно, прямо к алтарю. Смешной, неуклюжий, лохматый, как всегда заспанный — настоящий причетник. У ступеней алтаря он опустился на колени, точь-в-точь как это делают причетники, привычно и небрежно. Потом — еще раз, войдя на помост. Старушка подняла голову и посмотрела на него. Он выровнял покров, поправил цветы в стеклянной вазе и оглянулся — будто бы посмотреть на лампадки. Затем начал собирать свечи — не спеша, осторожно, потом взял их под мышку и спустился вниз, будто бы посмотреть, все ли в порядке в боковых алтарях. Уже у самого выхода мы