Читать книгу - "Крепость на Ловати - Валентин Павлович Краснопевцев"

зверства и в Губанах. Как вспоминают жители деревни П. И. Спиридонова, М. С. Торбина и В. Н. Ферстер, каратели приехали на машинах и мотоциклах со стороны деревни Лосево, в объезд разобранного партизанами моста через реку Рубежницу. Они окружили деревню, расставили пулеметы. Другая группа фашистов пошла по избам — сгонять народ в центр селения. Выгоняли на улицу всех поголовно, старых и малых. Женщины несли грудных младенцев на руках, а детей постарше вели за руку. Позади всех плелись старики и старухи, многие передвигались с трудом, опираясь на палки.　

Пелагею Ивановну Спиридонову вытолкали на улицу с детьми — Таней семнадцати лет, Машей восьми лет, Олей шести лет, Ниной четырех лет и Борисом двух лет. Ее дом стоял у большака в самом центре деревни. Напротив возвышался развесистый дуб. Сюда и согнали жителей гитлеровцы, окружив их автоматчиками с собаками.　

О том, что было далее, рассказывает очевидец Ольга Герасимовна Каур: «Какого числа каратели приехали в Городище, я не помню, но к нам в Губаны они заявились двенадцатого октября. Окружили деревню, порезали всех кур, сами варили обед. Наелись и уехали опять в Городище. Тринадцатого октября к вечеру появились снова. Молодых парнишек водили на допрос. Потом взяли на допрос моего брата и Василия Степановича Кострикова. А когда вывели, брат подвел их ко мне: «Вот, — говорит, — она». У меня был ребенок на руках. Каратели повели меня на допрос. Они у меня спрашивали, кто такой Михайлов Яким. Говорю: «Брат». Они мне в лоб наган. Говорят: «Врешь!» Ребенок напугался, закричал. Они выхватили ребенка из рук и унесли на улицу. Одеяло осталось у меня, а он был в одних чулках. Он сильно на улице кричал, а я просто не понимала, что у меня спрашивали. Я только кричала: «Отдайте мне ребенка, а с ним хоть стреляйте!» Они вытолкали меня вон. Переводчик говорит: «Бери своего ребенка». Я вышла. Василий и брат стояли около стенки хлева. Я к ним стала. Ничего не успела сказать, как меня толкнули через дорогу. И тут же передо мной защелкали винтовки. Я закричала: «Братец!» — и ребенка из рук выронила. А они лежат уже мертвые. Я хотела подойти, а меня в спину, поволокли к народу. Когда я между людей была, переводчик кричал: «Здесь партизанские семьи, не скрывайте, будете расстреляны через три человека!» Я услыхала шепот женщин: «Не выходите. Мы вас не укажем». А он как крикнул: «Ляннэ, два человека семья, выходи!» Тоня повернулась с ребенком и сказала: «Прощайте, милые бабочки, всем за нас не погибать». У нее трехлетний ребенок Толя и сама беременна. Вышли Наташа Куреткова, девятнлетняя девочка Таня с нею и Ваня четырех лет. Валя Бодрова схватила своих двух — Петю одиннадцати лет и Катю постарше — и тут же рядышком с ними. Их всех расстреляли. Приказали: «Заройте их как собак». Мы всю темную ноченьку их хоронили…»　

Как вспоминают П. И. Спиридонова, М. С. Торбина и В. Н. Ферстер, «расстреливал партизанские семьи из автомата гитлеровец высокого роста, рыжий, свирепый, с каким-то наслаждением убивавший людей. Перед каждой новой жертвой он прикладывался к горлышку своей фляги, висевшей на ремне. За все время расстрелов он не проронил ни одного слова. Стоявшие по сторонам немцы выражали свое восхищение действиями палача». Дома всех расстрелянных жителей гитлеровцы сожгли. Семья Ляннэ собственного жилья не имела, снимала комнату — так и дом хозяев злодеи спалили.　

Свершив злодеяние, каратели укатили в Великие Луки. Местные полицаи затем схватили жену партизана Харитона Кашина — Александру Пантелеевну, их дочь Марию пятнадцати лет и сына Ивана двенадцати лет и отвели всех троих в город. Там они были расстреляны гитлеровцами.　

Жестокие испытания выпали на долю Вани и Шуры Соколовых, которые скрывались в лесу до тех пор, пока каратели не уехали из деревни. Вдвоем они пришли в Хоружево, чтобы похоронить родных: весть о кровавой расправе дошла до них. Но подручные главаря полицаев Мишки Дрозда не только не позволили похоронить отца с матерью, но и арестовали самих просителей. Потом учинили допрос с пристрастием. Шуру, которая ожидала ребенка, зверски избили плетью. Несколько раз она при этом теряла сознание, но палачи продолжали истязать ее. Затем ее выгнали из деревни, приказав не попадаться на глаза во избежание худшего. Шатаясь, проходила Шура мимо неубранных трупов матери, отца и сестренки Дуси. Фашистские прихвостни не разрешили даже проститься с мертвыми. Ваню после жестокого избиения плетью под конвоем отправили в Великие Луки. Там его посадили в тюрьму. По ночам водили на допросы в гестапо, где тоже били нещадно.

Переживая за брата — единственного, кто еще оставался у нее из родных, Шура осмелилась пойти в город. Она часами бродила вблизи тюрьмы. Дождалась, когда Ваню повели на очередной допрос. Побрела следом на расстоянии от конвойных. Брат, оглянувшись, увидел ее и незаметно выбросил на дорогу маленький бумажный комочек. Схватила Шура измятый клочок, опасливо огляделась по сторонам — не видел ли кто? — и скорее сунула в карман пальто. Развернула, когда отошла с дороги в укромное местечко. В записке говорилось: «Соберите 26 подписей от народа, что я не партизан, меня тогда могут отпустить».　

Обрадованная, Шура принялась за дело. Написала заявление, собрала подписи хоружевцев, отнесла в комендатуру. Потянулись долгие дни ожидания. Сколько раз надежда сменялась предчувствием неотвратимой беды, сколько горьких слез было выплакано!　

Ваню выпустили спустя две недели после передачи заявления. Вдвоем с сестрой они уехали из родного селения под Великополье. Но белорукавники отыскали их и там. Тогда брат и сестра тайком перебрались в деревню Харино Сидоровщинского сельсовета в Великолукском районе.　

Оправившись после голодного тюремного существования и побоев, Ваня пошел в родное Хоружево. Он ничего не сказал сестре: узнав о цели похода, она ни за что бы его не пустила. А вело шестнадцатилетнего подростка чувство мести за погубленные жизни родителей, сестер и братьев. Один и безоружный, он мог отомстить только одним способом, доступным парнишке: сжечь дома белорукавников. Но осуществить задуманное ему не удалось. Ваню схватили. Снова плети, конвой, тюрьма. Мытарства продолжались.　

Голод, допросы и истязания подтачивали здоровье. Заключенных гоняли на работу. Однажды, потеряв сознание, Соколов упал прямо на дороге. Немецкий солдат пнул его сапогом и махнул рукой: готов, мол. Конвой проследовал дальше. А Ваня на морозе (это было в январе 1942 года) пришел в сознание и побрел, шатаясь, подальше от центра города. Он плохо соображал, что с ним и где он находится. Все, что происходило с ним и