Читать книгу - "Военная разведка Японии против СССР. Противостояние спецслужб в Европе, на Ближнем и Дальнем Востоке. 1922—1945 - Александр Геннадьевич Зорихин"

и военных стажёров в Красной армии, а лишь усилило оперативные позиции в Прибалтике: в июне 1931 г. по договорённости с латвийским правительством в Ригу постоянным военно-дипломатическим представителем был назначен бывший начальник маньчжурской ЯВМ капитан Кавамата Такэто, что однозначно свидетельствовало о превращении Прибалтики в опорную базу для ведения разведывательной деятельности против СССР[265].

И всё же, несмотря на желание Кабинета министров избежать обострения отношений с Советским Союзом в борьбе за маньчжурский плацдарм, в решение континентальной проблемы в 1931 г. вмешалась третья и, как показал ход дальнейших событий, независимая от Токио сила – Квантунская армия.

Подготовительная работа по захвату Маньчжурии велась в условиях строгой секретности группой штабных офицеров Квантунской армии во главе с руководителем оперативного направления полковником Исивара Кандзи и начальником разведки объединения полковником Итагаки Сэйсиро, считавшими, что оккупация северо-востока Китая создаст плацдарм для японской экспансии в Восточную Азию и предопределит победу Японии в неизбежной войне с США[266]. Организованная ими 18 сентября 1931 г. провокация с подрывом полотна ЮМЖД привела к немедленному выступлению японских частей и молниеносной оккупации в сентябре 1931 – феврале 1932 г. всей Северной Маньчжурии.

Обеспокоенное перспективой вмешательства Советского Союза в «маньчжурский инцидент», 30 сентября 1931 г. 1-е (оперативное) управление ГШ срочно пересмотрело план войны с СССР, предложив в ответ на возможное сосредоточение советских войск в Южно-Уссурийском крае и захват Харбина с дальнейшим продвижением к Цицикару превентивно отмобилизовать в Маньчжурии 2 пехотные дивизии, задержать с их помощью наступление Красной армии, а затем, за счёт переброски из метрополии и Кореи ещё 10–11 дивизий, разгромить её и оккупировать Северную Маньчжурию, Приморье и Забайкалье[267].

В этой сложной ситуации, грозившей перерасти в советско-японское вооружённое столкновение, Разведуправление подготовило 19 ноября 1931 г. исключительно важный по своей значимости доклад «Курс в отношении СССР», в котором призвало японское правительство воздержаться от каких-либо агрессивных действий против Москвы. Аргументы военной разведки были просты и логичны: не имелось признаков создания СССР каких-либо помех для Японии в захвате Маньчжурии, а основная угроза обострения обстановки исходила от Квантунской армии, которая, руководствуясь принятой ей доктриной «независимости в решениях» («докудан»), могла без санкции Кабинета министров напасть на ОДВА. Поэтому следовало запретить ей проведение каких-либо самостоятельных операций против советских войск, а в случае обострения отношений с Москвой, вызванных её тайной поддержкой командующего армией провинции Хэйлунцзян Ма Чжаншаня или концентрацией вооружённых сил на границе, использовать в первую очередь дипломатические средства воздействия, так как антисоветская пропаганда и подрывная работа белоэмигрантов на КВЖД подтолкнули бы Советский Союз в лагерь противников империи[268].

Деятельность японской военной разведки во второй половине 20-х гг. приковывала внимание советского руководства, считавшего её одним из ключевых элементов подготовки Японии к нападению на СССР. В этой связи основные усилия органов госбезопасности были направлены на перекрытие каналов получения японской разведкой достоверных сведений о советском военном потенциале и срыв её акций по использованию белоэмигрантских кругов.

Благодаря комплексу оперативных мероприятий органы ОГПУ практически с первых дней взяли под контроль деятельность военного атташата в Москве: за всеми сотрудниками ВАТ было организовано наблюдение, а к Комацубара в 1927 г. подведены агенты женского пола, через которых чекисты изъяли ключи от его сейфа, изготовили дубликаты и, систематически проникая в помещение атташата, переснимали служебную переписку. Таким образом, в руках контрразведки концентрировались отчёты ВАТ о состоянии агентурной работы, доклады о Красной армии, военной промышленности, политической обстановке в стране, справочные материалы Генштаба о Советском Союзе и прочее. Это также позволило Спецотделу ОГПУ, отвечавшему за взлом иностранных шифров, начать с 1927 г. чтение шифропереписки Комацу-бара[269], несмотря на регулярное обновление его шифровальной документации: 25 января 1925 г. Генштаб ввёл в действие кодовую книгу московской резидентуры на латинице № 1, 20 мая того же года – кодовую книгу № 2, а 1 июля 1926 г. – кодовую книгу № 3[270].

Кроме того, после приезда Комацубара деятельность советских спецорганов против японской разведки приобрела ярко выраженный наступательный характер. Прежняя тактика контрразведки сводилась к передаче японцам дезинформации в рамках оперативной игры «Трест» с польской и эстонской разведками. Однако с появлением Комацубара Контрразведывательный отдел создал независимый канал поступления дезинформации в Токио, подставив ему на вербовку в октябре 1928 г. через агента – преподавателя русского языка «Тверского» сотрудника Штаба РККА, бывшего подполковника царской армии «Полонского»[271].

Советская разведка также сумела организовать перехват служебной переписки военных миссий в Северной Маньчжурии. В 1925 г. агент-групповод харбинской резидентуры ИНО ОГПУ И.Т. Иванов-Перекрест завербовал обслугу миссии в Харбине, через которую резидентура в течение десяти лет получала почтовую корреспонденцию, обрывки и полные части документов, изымаемые ею из мусора. Служебная переписка фотографировалась и возвращалась в ЯВМ. Таким образом, в руках советской разведки концентрировались финансовые, информационные и другие материалы харбинской миссии, включая уже упомянутый доклад «Основы подрывной работы против России».

Аналогичную работу, но в меньших масштабах, проводила хэйхэская резидентура ПП ОГПУ ДВК, которая через агентуру в ближайшем окружении резидента Миядзаки получала копии его отчётов в Харбин. Это позволило советской контрразведке выявить в 1927 г. двух японских агентов во 2-й Приамурской стрелковой дивизии и ликвидировать связанного с ними агента-групповода Д. Тимеркеева. В дальнейшем Миядзаки в рамках оперативной игры «Маки» был подставлен агент Л.Е. Островский, через которого дальневосточные органы госбезопасности передавали японцам дезинформацию по ОКДВА.

Столь же успешным было агентурное проникновение полпредства в аппарат военных миссий в Маньчжоули и Пограничной, позволившее ему установить костяк их агентуры в приграничных советских районах[272].

Кроме того, в 1927 г. легальный резидент ИНО в Сеуле И.А. Чичаев завербовал курировавшего советское генеральное консульство офицера местного отделения военной жандармерии («132», «Абэ»), который вплоть до перевода в Харбин в 1932 г. систематически передавал ему документы Генерального штаба Японии, штабов Квантунской, Корейской армий, Главного управления военной жандармерии Военного министерства, харбинской миссии и в дальнейшем привлёк к сотрудничеству с советской разведкой ещё ряд ценных агентов[273].

Часть материалов по ЯВМ поступала от органов военной разведки. Зимой 1929/30 г. разведотдел штаба ОДВА организовал изъятие переписки миссии в Маньчжоули, в которой «содержались хвалебные отзывы о наших частях и подразделениях, отмечались высокая дисциплина личного состава, маневренность в бою, хорошее обмундирование и снаряжение»[274]. Позднее, в сентябре 1930 г., начальник Разведупра Я.К. Берзин проинформировал Особый отдел ОГПУ об изъятии его агентурой ещё двух донесений начальника миссии капитана Кавамата с оценками Красной армии, которые свидетельствовали «о наличии в его распоряжении широкой и достаточно осведомлённой сети как среди населения (на приграничной территории обеих стран), так и в рядах армии»[275].

Новым направлением