Читать книгу - "Трупорот и прочие автобиографии - Джон Лэнган"

До конца дней, сколько бы их ни осталось, каждую осень Уилл Огин будет видеть во сне ту ночь. Сон очень яркий, почти неотличим от реальности. Своей жене, Мэнди, Уилл потом расскажет, что все начинается с того, как он идет по дорожке возле родительского дома, а рядом – отец. По календарю уже пару недель как наступила осень, но на деревьях остается листва, и воздух чрезвычайно теплый. На дворе ночь, отец включает зеленый фонарь возле почтового ящика – тот самый, который они прозвали «лампой мистера Тумнуса». Желтый свет льется с его макушки узким конусом, словно тьма вокруг него чересчур густая и ее приходится раздвигать силком. Уиллу в его двенадцать лет ночь кажется тяжелой и плотной, и не только потому, что в это время он обычно спит. Если поднять голову, можно увидеть над собой Млечный Путь. Отец мельком обмолвился, что сегодня вторая ночь после новолуния, а значит, звезды как никогда яркие, но Уиллу отчего-то кажется, что небо чужое, будто привычные созвездия исчезли, сменившись новыми. Он говорит об этом отцу, тот поднимает глаза, но потом отворачивается, ничего не сказав.

Они стоят на улице не так много времени, но Уилл устает держать в вытянутой руке китайское копье, цян, причем не тренировочную версию, с которой он упражняется в отцовской студии боевых искусств, а настоящую: в три метра длиной, из полированного твердого дерева и увенчанную острым заточенным лезвием. Копье Уилл замечает сразу, как только они выходят из дома: оно стоит возле стены. Отец протягивает его Уиллу, тот удивленно спрашивает: «Серьезно?» (прежде ему не доверяли настоящее оружие), но все-таки берет его в руки.

– Серьезно, – усмехается отец, сам вынимая из ножен длинный изогнутый меч – дао, – который засунул за пояс халата перед тем, как выйти из дома.

Дао тоже настоящий, заточенный до бритвенной остроты. Обычно отец берет его лишь на крупных турнирах. Он снимает халат. Под ним обнаруживается его любимый домашний наряд: старые спортивные штаны и застиранная футболка. Он берет меч в обе руки, выпрямляет спину и направляет конец клинка в сторону леса через дорогу. Уилл по его примеру тоже поднимает копье и разворачивается в том же направлении.

Он не знает, не берется даже гадать, зачем они это делают. Отец, как правило, не совершает необдуманные или импульсивные поступки, разве что изредка может без предупреждения сорваться в Уилтвик за мороженым с шоколадным соусом или молочным коктейлем. Прежде он никогда не будил сына посреди ночи. Скорее наоборот – это Уилл, больной или напуганный кошмаром, мог поднять родителей с постели. Сегодня же его трясут за плечо, он с трудом разлепляет глаза, приподнимается с подушки и хрипло со сна спрашивает, в чем дело. В ответ отец велит надеть кроссовки и выйти на улицу. Уилл, засыпая на ходу, спускается на первый этаж и обнаруживает отца возле двери. В правой руке тот держит меч в богато украшенных ножнах. Увидев оружие, Уилл мигом стряхивает с себя сон. Отец засовывает дао за пояс, открывает дверь и выходит. Уилл решает, что раз он взял с собой оружие, значит, во дворе их ждет нечто опасное – хищный зверь, например, а может, какой-нибудь псих, сбежавший из больницы на другом конце улицы. Он радуется, что его позвали оборонять дом.

Однако чем дольше они стоят с оружием наперевес, тем более сомнительной выглядит отцовская затея. Любой противник – что зверь, что человек, пусть и больной, – к тому времени должен был объявиться. Уилл чувствует, как отец напряжен; воздух рядом с ним сгущается, будто в преддверье грозы. Такое бывало и прежде; например, в зале во время тренировок, когда отец изводил себя упражнениями, особенно перед экзаменом на черный пояс третьего дана. Но даже тогда он застывал в одной позе не более двух минут и не злился, если Уилл прерывал его во время занятий с шуангоу («Я изучаю Танг Су До ради тебя и твоей матери, – повторял он. – Искусство ради семьи, а не семья ради искусства»). Сейчас же Уилл боится лишний раз моргнуть, поскольку не знает, как отец отреагирует, если нарушить его концентрацию.

Услышав шорох с противоположного края улицы, из рощи, которая спускается по холму к окружной дороге, Уилл взволнованно выдыхает. Отец рядом с ним тоже. Видимо, и ему надоело ждать. Уилла захлестывает эмоциями: руки трясутся, а конец цяна дрожит. Он перехватывает древко удобнее, готовясь встретить того, кто с шумом приближается к ним по склону. Ветки трещат и ломаются. Молодое деревце с громким хрустом, будто подкошенное выстрелом, падает на землю. Соседнее стонет, словно на него наваливается тяжкий груз. Что-то урчит, точь-в-точь как паровой двигатель, сбрасывающий давление. Кусты шуршат, пропуская сквозь себя неведомого зверя. Мертвые листья и сосновые иглы, устилающие землю, шипят под тяжелым шагом. Между двух белых берез, словно в дверном проеме, возникает силуэт. Тьма за деревьями сгущается, заслоняемая фигурой немыслимых размеров.

Уилл глядит на отца – тот сжимает зубы. Он хочет спросить: «Что это?», но источник шума протискивается между берез и выходит на свет.

Это медведь. Не один из тех черных хищников, которые обитают на севере штата Нью-Йорк; нет, этот зверь – темно-рыжий, будто пламя, охватившее древесный ствол. Он намного крупнее здешних собратьев. Приплюснутая башка – размером с бочку для дождевой воды; лапы – толще, чем шины на материнской «камри». Тварь весит, наверное, целую тонну. Гризли, скорее всего. Причем один из самых крупных представителей породы. Беда в том, что настоящему гризли в здешних местах делать нечего, и его появление вызывает огромное количество вопросов.

Лапы зверя касаются дорожного полотна, и он замирает. Поворачивает голову влево, словно только сейчас заметив Уилла и его отца. Может, так и есть – Уилл не знает, насколько чуткий у этих тварей нюх. Медведь дергает мордой, оскалив желтые зубы длиной с человеческую ладонь, и издает низкий рокочущий рев, пробирающий до костей. Уилл никогда не слышал ничего страшнее. Ему хочется бежать: бросить копье и рвануть к дому, побивая мировые рекорды. Но он не может – тело не слушается: ни руки с ногами, которые словно налились свинцом, ни губы, беспрестанно дрожащие, ни глаза, куда накатывают острые слезы. Медведь не просто ревет – он давит своим присутствием, обжигает их, словно жаром от горящего костра. Уилл никогда не чувствовал себя настолько беспомощным.

– Уилл. – Голос отца доносится издалека. Кажется, его зовут не впервые.

Уилл хочет сказать «Да», но губы не слушаются, и он