Читать книгу - "Трупорот и прочие автобиографии - Джон Лэнган"

– Дай гляну, – сказала мама, наклоняясь ко мне.

Отец выдохнул: его раздражала наша с ней недогадливость (Рита благоразумно не стала заглядывать в блокнот), но моя – особенно, словно я как никто другой обязан был понять, чего от меня требуют.

Вскоре нас выгнали из палаты. Когда мы вернулись вечером, в разрешенные часы, нас встретила суета: несколько медсестер удерживали отца на месте, не давая встать, а он отбивался, причем с такой энергией, какую не ожидаешь от человека, которому накануне вскрыли грудную клетку. Мать принялась уговаривать отца, и мы тоже; он немного утих, но все равно буянил. В результате врачам пришлось дать ему успокоительное и привязать к койке. Следующие две недели он постоянно дергал за мягкие наручники, пристегнутые к запястьям, недовольно поджимал губы и глядел на нас, как на чужих.

Мама боялась, что он перенес инсульт – нас предупреждали, что во время операции такое может случиться. В медкарте врачи описали его состояние как психический транс. Ни тот, ни другой диагноз не казался мне подходящим – но все-таки я не врач. Я знал лишь одно: отец не в себе, он видит на нашем месте кого-то другого и боится. Наконец, спустя две недели наблюдений, врачи предположили, что у отца могла возникнуть аллергическая реакция на одно из лекарств (мы так и не узнали, какое именно); как только препарат отменили, уже через сутки он пришел в себя. Наручники сняли, и хотя отец так и не поднялся на ноги, по крайней мере, теперь он стал самим собой.

Однако нарисованные им символы накрепко засели у меня в голове. Логичнее всего было бы предположить, что они стали одним из первых проявлений аллергической реакции. Спроси меня кто-нибудь – мать, брат или сестры, – я бы ответил именно так. Но в глубине души я себе не верил. Слишком уж сосредоточенно отец их выводил… Если бы его сняли с аппарата искусственного дыхания, я бы обязательно спросил, что они значили. Но чуда не случилось, и символы остались для меня загадкой. Возможно, каракули все-таки были плодом его галлюцинаций, и я зря вижу в них тайное послание огромной важности, но мне так и не удалось забыть, с каким серьезным лицом отец их показывал.

В конце концов во время очередной операции его сердце остановилось, и хотя аппараты по-прежнему качали кровь и насыщали легкие кислородом, никто не знал, в каком состоянии пребывает его душа и надолго ли она покинула тело. Иногда я представлял, как отец находится в пустой комнате, где нет ничего, кроме стула, и некий мужчина в сером костюме говорит, что придется ждать здесь, пока врачи не перезапустят ему сердце. Потом этот человек протягивает газету, заголовки которой написаны теми же символами, что отец показывал мне в блокноте.

Но ради чего, с какой целью?.. Я отдавал себе отчет, что мои фантазии нелепы, это магическое мышление самого низкого толка; следствие желания, чтобы мой отец участвовал в чем-то великом и значимом, а не просто медленно и мучительно угасал в больнице. В его письменах я пытался найти подсказки о другом состоянии души, понять, куда он мог попасть после смерти.

Я положил книгу на тумбочку. Встал с кровати, подошел к большому окну, откуда открывался вид на дальний берег Клайда. В поздних сумерках река стала цвета обожженного олова, а обычно пурпурные Троссаки налились чернотой. Отец никогда не жил в этом доме – бабушка переселилась сюда только после смерти деда. Но эта река и эти земли вскормили его и вырастили.

Наш прадед приехал сюда из Ирландии. Будучи младшим сыном в фермерской семье и не имея права на наследство, он отправился через Ирландское море, решив работать на верфях и строить корабли, позволявшие Британской империи управлять четвертью земного шара. Больше о прадеде я ничего не знал. Дед по его примеру тоже устроился на верфи – насколько помню, он всю жизнь красил корабельные корпуса. Отец, уж не знаю почему, не пошел по семейным стопам. Возможно, дед (да и бабушка, вероятно, тоже) хотел, чтобы он выбрал другой путь и сделал приличную карьеру. Так отец попал в «Ай-Би-Эм».

С матерью он познакомился на Эспланаде: набережной, проходившей вдоль Клайда в восточной части города. Поэтому река имела для него особое значение. Родственники не раз присылали посвященные ей газетные вырезки, а он хранил их между страниц Библии.

Я не знал, чего ждать от этой поездки, но вид реки и холмов по ту сторону странным образом успокаивал душу.

8

В ту ночь опять приснился Клайд. Передо мной возник забор из проволочной сетки, за которым виднелись большая мощеная площадка и краны, похожие на гигантские металлические скульптуры. Обернувшись, я чуть не упал – оказалось, что стою на самом краю пропасти глубиною метров семь. Из-под ног уходила стена, выложенная кирпичом, почерневшим от старости. Внизу вдоль реки ехал белый фургон. В тот же миг я с обычной для сна уверенностью осознал две истины: в машине сидит мой отец, а у меня за спиной, на другой стороне площадки, кто-то находится.

Волоски на затылке встали дыбом. Неведомая тварь была древней – я чувствовал ее возраст нутром, и от этого пробирало дрожью. Видеть ее не хотелось. Меня затрясло с такой силой, что я проснулся. Придя в себя, я никак не мог успокоиться и поплотнее завернулся в одеяло. Уснуть удалось не сразу, но когда я все-таки задремал, то сон приснился уже другой.

9

На следующий день дядя Стюарт, вернувшись с работы, как и обещал, устроил мне экскурсию. Маккензи тоже поехала с нами. Мы втроем втиснулись в его машину – белый «Ниссан-Микра», идеально соответствующий названию, – и отправились в путь. Стюарт был немногословен, почти всю дорогу держал в зубах зажженную сигарету. Работал он, кажется, конструктором в одном из здешних судоходств.

Мои родители называли его «мастером», говорили, что у него немалый художественный талант. Лет пятнадцать назад, когда Стюарта уволили с верфи и он никак не мог найти работу, он начал мастерить игрушки – миниатюрные копии старинных конных экипажей. Одну подарил моим родителям, те поставили ее в спальне, и мы с братом и сестрами приходили на нее любоваться. Работа была воистину тонкой: от цветочных занавесок в крохотных окошках до украшений на уздечке фарфоровой лошади (которые покупались оптом в универмаге). Стюарт продавал свои поделки сперва родственникам, потом друзьям, потом приятелям, потом друзьям приятелей