Читать книгу - "Адский дом - Ричард Матесон"

— Кому принадлежит это описание? — спросил Барретт.

— Его второй жене. Она покончила с собой в двадцать седьмом.

— Вы помните это описание дословно, — сказала Флоренс. — Наверное, перечитывали его много раз.

Фишер хмуро улыбнулся.

— Как сказал доктор, надо «знать противника».

— Он был высокий или нет? — спросил Барретт.

— Высокий. Шесть футов пять дюймов. Его прозвали Рычащим Гигантом.

Барретт кивнул.

— Образование?

— Нью-Йорк. Лондон. Берлин. Париж. Вена. Ни одного специализированного курса. Логика, этика, религия, философия.

— Мне представляется, достаточно, чтобы дать рационалистическое объяснение его действиям, — сказал Барретт. — Свои деньги он унаследовал от отца, не так ли?

— В основном Мать оставила ему несколько тысяч фунтов, а отец — десять с половиной миллионов долларов, свою долю от продаж винтовок и автоматов.

— Это могло вызвать у него чувство вины, — сказала Флоренс.

— Беласко в жизни не испытал ни тени угрызений совести.

— Что лишь убеждает в его умственных отклонениях.

— У него могли быть умственные отклонения и в то же время блестящий интеллект, — продолжил Фишер. — Он разбирался во всех предметах, которые изучал. Говорил и читал на дюжине языков. Интересовался натуральной и метафизической философией. Изучил все религии, каббалистику и доктрины розенкрейцеров, древние таинства. Его ум был кладовой сведений, энергетической станцией. — Он помолчал. — Склепом фантазий.

— Он кого-нибудь любил в своей жизни? — спросила Флоренс.

— Он не верил в любовь, — ответил Фишер. — Он верил в волю. «Эта редкая собственная кинетическая энергия, этот магнетизм, это самое таинственное и всеподавляющее наслаждение ума: влияние». Конец цитаты. Эмерик Беласко, тысяча девятьсот тринадцатый год.

— Что он понимал под «влиянием»? — спросил Барретт.

— Способность ума доминировать, — ответил Фишер. — Способность одной человеческой личности управлять другими. Он определенно обладал какой-то гипнотической силой, как Калиостро или Распутин. Цитата: «Никто никогда не приближался к нему слишком близко, чтобы его страшное присутствие не подавило и не поглотило их». Снова его вторая жена.

— У Беласко были дети? — спросила Флоренс.

— Говорят, был сын. Впрочем, точно никто не знает.

— Вы сказали, дом был построен в девятнадцатом году, — сказал Барретт. — И разложение началось сразу же?

— Нет, сначала дом славился своим гостеприимством. Haut monde[2], рауты. Широкие балы. Вечерние приемы. Люди съезжались со всей страны и со всего мира, чтобы провести здесь уик-энд. Беласко был превосходным хозяином — утонченным, обаятельным. Потом... — Фишер поднял правую руку, почти соединив большой и указательный пальцы. — В тысяча девятьсот двадцатом — «ип реи»[3], как он называл это, soupcon[4]деградации. Вхождение, шаг за шагом, в явную похоть — сначала в разговорах, потом в поступках. Сплетни. Придворные интриги. Аристократические махинации. Вино рекой и альковная возня. Все это порождалось Беласко и его влиянием.

Все, что он делал в этой фазе, было подражанием образу жизни европейского высшего общества восемнадцатого века. Как он все это делал, слишком долго объяснять. Однако все устраивалось весьма тонко, с огромным мастерством.

— Полагаю, результатом этого явилась прежде всего половая распущенность, — сказал Барретт.

Фишер кивнул.

— Беласко учредил клуб под названием «Les Aphrodites». Каждую ночь — а потом два и даже три раза в день — они устраивали собрание; Беласко называл это симпозиумом. Принимали всевозможные наркотики и возбуждающие средства, садились за стол в большом зале и говорили о сексе, пока все не доходили, по выражению Беласко, до"сладострастия". И тут начиналась оргия.

Однако это был не исключительно секс. Принцип излишества применялся здесь к каждой фазе жизни. Обеды превращались в обжорство, питье — в пьянство. Расцвела наркомания. И его гости извратились как в физическом смысле, так и в умственном.

— Как это? — спросил Барретт.

— Представьте двадцать или тридцать человек, которые мысленно подзадоривают друг друга — подталкивают делать друг с другом все, что хочется, никаких ограничений, кроме собственного воображения. И когда их мысли начали распускаться — или, если хотите, замыкаться на одном, — то же самое произошло со всеми аспектами их совместной жизни здесь. Люди стали задерживаться здесь на месяцы, потом на годы. Этот дом стал для них образом жизни. Образом жизни, который с каждым днем постепенно становился все более безумным. В отрыве от сравнения с нормальным обществом общество этого дома само стало считать себя нормой. Нормой стала полная вседозволенность. А вскоре стала нормой зверская жестокость и резня.

— Как же могла вся эта... вакханалия оставаться без последствий? — спросил Барретт. — Несомненно, кто-то должен был — как это говорят? — призвать Беласко к порядку.

— Дом стоит в отдалении, действительно в отдалении от всех. Здесь не было телефонной связи с внешним миром. И к тому же, и это не менее существенно, никто не отваживался вступить в противостояние с Беласко, все слишком боялись его. Иногда частные детективы могли сунуть нос, но никогда ничего не находили. Когда случалось расследование, все вели себя подобающим образом. Никогда никаких свидетелей. А если были, Беласко подкупал их.

— И все время люди приходили сюда? — недоверчиво спросил Барретт.

— Валили табунами, — подтвердил Фишер. — Через какое-то время Беласко так надоело принимать у себя в доме одних неисправимых грешников, что он начал путешествовать по миру, приглашая творческую молодежь посетить его «аристократическое уединение», чтобы написать стихи или картину, или сочинить музыку, или просто поразмышлять. А когда он заполучал их здесь, то, конечно... — Он сделал неопределенный жест. — «Влияние».

— Самое подлое из зол, — сказала Флоренс, — растление невинных. — Она почти что с мольбой посмотрела на Фишера. — Неужели в этом человеке не было хоть капли чего-то достойного?

— Ни капли, — ответил он. — Одним из его любимых занятий было губить женщин. Будучи таким высоким и импозантным, таким обворожительным, он с легкостью мог влюблять их в себя. А потом, когда они теряли от него голову, бросал их. Так он поступил с собственной сестрой — той самой, на которую когда-то напал. Она была его любовницей год. А потом он ее вышвырнул, она стала примадонной в его театральной труппе и наркоманкой. В тысяча девятьсот двадцать третьем году умерла от передозировки героина.