Читать книгу - "Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская"

Алина уронила трубку и зажала уши ладонями, чтобы не слушать ужасных проклятий, которые выкрикивал детский голос в динамике.

В конце концов все стихло. За окном уже светало. Алина взяла болтающуюся на проводе трубку домофона и повесила на место. Домофон тут же зазвонил.

Алина со страхом поднесла трубку к уху – и облегченно выдохнула, услышав голос Сергея:

– Привет, это я! Ты в порядке? Я поднимусь?

– Да, конечно, проходи, – ответила Алина и нажала кнопку «открыть».

8

Скопление сверкающих мигалками машин на съезде с окружной можно было принять за парад экстренных служб или, учитывая ранний час и моросящий дождь, скорее, за репетицию парада. Пожарные свою работу уже закончили и собирались уезжать. Их коллеги-спасатели ждали команды, готовя гидравлические резаки и расширители. Медики отрешенно наблюдали за происходящим, как оказалось, им здесь делать было совершенно нечего. Экипажи патрульных машин ДПС организовывали движение. Последним на «парад» приехал черный микроавтобус Следственного комитета.

– Петрушин, опять ты? Ты же вроде только позавчера дежурил? – Вышедшего из машины следователя встретил старший дэпээсник в звании майора.

– Попросили подменить. Что тут?

– Да вот, крутой какой-то среди ночи на осевое ограждение налетел. На пустой дороге.

– Пьяный?

– А хрен его разберет. Он, по ходу, эсэмэски за рулем строчил.

– Откуда информация?

– Из телефона.

– Да ладно. – Петрушин с сомнением взглянул на обгоревший остов шикарного еще недавно внедорожника. Телефон, если он и был в салоне, в таком пожаре уцелеть не мог.

– Не туда смотришь. – Майор жестом фокусника извлек из-под полы дождевика полиэтиленовый пакет с черным прямоугольником смартфона внутри. – Вылетел на дорогу в момент удара. Специальное исполнение. Экран треснул, но сам аппарат еще работает.

В подтверждение своих слов майор через пакет нажал крохотную кнопку на корпусе телефона. Экран зажегся, демонстрируя цепочку эсэмэс. Текста под паутиной трещин было не разобрать, но вот номер адресата последнего сообщения читался хорошо. Номер показался Петрушину знакомым.

– Погоди-ка, – следователь достал свой мобильник. – Ну, точно, это же нашей Алины номер.

– Так позвони ей, может, сразу личность установим.

– Уже, – Петрушин поднес телефон к уху, вслушиваясь в длинные гудки. – Не берет. Отсыпается, наверное.

Дмитрий Козлов

Вызов

Старуха вопит. Вопит, вопит и вопит. Я здесь уже много лет, но еще не встречал никого, кто был бы способен так долго визжать. Долго и запредельно высоко, делая передышки лишь для резких сиплых вдохов. Мы поселили ее в самую дальнюю палату, развернули к окну, и все равно, кажется, крики слышит вся больница. В этих воплях почти не осталось ничего человеческого, будто мы держим здесь в заточении какую-то огромную обезумевшую птицу, отчаянно бьющуюся о стены в попытке освободиться…

В каком-то смысле старуха и правда хочет освободиться. От своего дряхлого, разрушенного раком, пропитанного болью тела. Предельные дозы сильных обезболивающих уже не помогают, а превысить их означает пойти на убийство. Поэтому старушке предстоит вопить и дальше. Пока с губ вместе с жизнью не сорвется последний крик.

Я делаю звук в плеере погромче и прикуриваю новую сигарету от предыдущей. Во рту от курения уже стальной привкус, но хочется еще и еще втягивать горячий дым, глубоко, так, чтобы пропитывал все тело до самых дальних уголков, выгонял прочь холод этой старой бетонной коробки. К тому же монотонное вдыхание-выдыхание немного успокаивает, помогая в этом музыке. Странно, но в случае с криками пациентов клин действительно вышибается клином – успокоиться, отсечь себя от этих ужасных воплей, возвести мысленную шумозащиту вокруг рассудка удается лишь с помощью других воплей и визгов, желательно с гитарным ревом в придачу.

Чаще всего я слушаю «Led Zeppelin». Вот и сейчас завывания Роберта Планта в «Immigrant Song» силятся одолеть старухины стенания.

Старый рок… Любовь к нему привил отец. Проигрыватель, пластинки… Там песни назывались по-русски – «Песня иммигрантов» или, например, битловская «Да будет так»… До сих пор где-то на антресолях валяются. А ведь папа пытался привить и кое-что другое – мысль о том, что из этого города нужно бежать, бежать прочь. Отважиться на то, чего он так и не сделал, оставшись на этой проклятой сталеварне, приварив, приплавив себя к этому месту навсегда.

И однажды я сбежал. Но потом окончил институт и почему-то вернулся. Как будто меня что-то тянуло обратно, словно подтяжка у героя старого диснеевского мультика, которой он цеплялся за что-нибудь и бежал дальше, но лишь для того, чтобы его рывком вернуло назад.

Я смотрю на рельсы, проходящие под окнами больницы, тянущиеся из утопающей в черноте, промерзшей степи. Оранжевый свет фонарей разливается по стальным линиям тусклым мерцанием, покрывает насыпь, пожухлую траву и станционные строения вокруг бурым налетом, словно мы на Луне. Эта станция – тупик. Во всех смыслах этого слова.

Что-то вторгается в поединок старухи и Планта. Кто-то третий вклинился в соревнование воплей. Выключаю музыку, но ничего не слышу. Даже старуха затихла. Только снаружи, с сортировочной, сквозь приглушенные заиндевелым стеклом завывания ветра, доносится лязг, с которым вагоны сцепляются, когда составы приходят в движение. Будто какое-то дремавшее существо со стальными позвонками и костями пробудилось, и хрустит, распрямляясь… В прошлом – могучий стальной исполин, а теперь – старая, умирающая заржавленная громадина, каких множество в этом полумертвом городке.

Образ агонизирующего, но прежде мощного гиганта заставляет подумать о Сергее Фомиче, пациенте из «рензала».

А затем посторонний звук повторяется, на этот раз куда громче. Теперь к новому крику примешивается грохот распахнувшихся дверей отделения – который мне как раз отлично знаком. Старые створки с поблекшими буквами «РЕАНИМАЦИЯ» часто вот так, гулко и хлестко, хлопают о стены – всякий раз, когда очередного бедолагу спешат поскорее доставить в место спасения. Или – куда чаще – последнего упокоения.

Свежие крики заполняют коридор, рикошетят от серого кафеля, взмывают к потрескивающим под потолком флуоресцентным лампам, источающим холодный бледный свет… Потом падают на вымытый до блеска пол и колотятся в двери палат, как обезумевшие от страха, залетевшие ненароком в форточку воробьи. Новые вопли словно заставляют резонировать разрушенные раком легкие умирающей старухи из третьей палаты, и та, уже замолкнув было, вновь испускает несколько отчаянных хриплых вскриков.

По коридору катят каталку двое в красной форме скорой помощи. Один – вернее одна, судя по длинным светлым прядям, торчащим из-под шапки, – сжимает «амбушку», вкачивая воздух в очередного несчастного посетителя нашей фабрики воплей. Другой, лысый амбал, одной рукой пытается удерживать гостя, который бьется на каталке свежепойманной рыбой. Но кричит не человек на каталке, а девушка с бледным, до смерти