Читать книгу - "Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская"

– Жена ржаные пироги испекла. И вам передать просила.

Пироги были мягкими, как бедра чернявой жены чиновника Штроба.

– Что там Кунаев?

– Возил какого-то господина на шоссе за Московской заставой. И там клиент сел до Фонтанки. Лысый, ваньки сказали.

– Молодец, Штроб. На, – Кержин дал помощнику куклу. – Жене от меня.

– Да она же не ребенок, – удивился стряпчий, разглядывая фарфоровую мордашку.

– Баба во всяком возрасте – ребенок.

Вошла Уварова. Насупила выщипанные бровки. Штроб откланялся, вынырнул из полутемного ломбарда.

– Что это вы добро мое раздариваете?

– Нет у тебя добра, Лукерья Павловна. Зло одно.

– Помилосердствуйте, – усмехнулась хозяйка, – У вас, я слыхала, папаша художником был. И вам бы картинки рисовать. А вы – не лучше змеенышей моих. Небось, специально учились говорить, как они, чтобы вас, художнего сына, всерьез воспринимали. Угадала? По глазам вижу, угадала.

– Больно нос у тебя велик, Лукерья, – сказал Кержин холодно. – Иди, живодеров дури.

В шесть ломбард закрылся. Следователь отпустил агентов, распорядился завтра продолжить дежурство. Накрапывал дождь, в подворотнях воняло кипятящимся бельем, фекалиями и ядреной махоркой. Мокли извозчики на козлах, подводы сортировали по лавкам товар. Проскакала, расплескивая лужи, тройка с расписной дугой. Соловые пристяжные и гнедой коренник. Повезла хохочущую молодежь в складных шапокляках. Фонарщики шестами, как волшебными палочками, трогали столбы, и тлеющие фитили зажигали фонари, отвоевывали у сумерек кордоны. А туман клубился и клубился, суживал город, забивал ноздри, проникал в суставы, и не было конца его власти.

Кержин поел в харчевне на Разъезжей. Бараньи битки, козий сыр, блинник. Запил квасом. Домой идти не хотелось, дома пусто и ничего нет, лишь сквозняки и хмурые мысли.

Он давно развелся: гулял. С детьми не свезло, родителей тиф забрал в сороковом. Вроде любил кого-то, а может, почудилось.

До позднего вечера бродил следователь вдоль каналов, наблюдал, как смолят баржи, разбирают старые корабли на барочный лес. Бревна в дырах от нагелей походили на обглоданных мертвецов.

Сам не понял, как оказался у Мясного рынка и дома Уваровой.

На стук высунулся лопоухий Назар.

– Вона вас чикае.

Смущенный Кержин скрипнул дверьми, шагнул в ярко освещенную квартиру. Спальня хозяйки купалась в подрагивающем оранжевом свете лучин и восковых монашек. Стены были оклеены китайским шинцем. На полках теснились иностранные игрушки, заводные шкатулки, часики. Table de toilette поблескивал флаконами разномастных парфюмов.

На нарядном диване сидела Уварова. Щеки ее пылали румянцем, губы припухли. Под сорочкой вздымалась высокая грудь, и ореолы сосков розовели сквозь ткань.

– Какими судьбами, Адам Иеговович? – спросила она. Хрипотца выдавала волнение.

Кержин подошел на ватных ногах. Аромат душистого земляничного мыла пьянил.

– Не фиглярствуй, Лукерья.

– Одиноко тебе? – она смотрела на него снизу вверх. Рука с нарывающей язвой сжала мужскую промежность.

– У тебя глаза, как сверкальцы, – сказал он. И кивнул на суровый лик Николая Чудотворца. – Убери его, негоже.

Уварова отвернула икону к обоям. Стряхнула с себя сорочку, позволяя шершавым ладоням смять нежную плоть.

– Ну, шельма…

«Приходили к ней, как приходят к блуднице», – процитировал в его голове сварливый Иезекииль. Левит пригрозил распутникам смертью в пустыне.

– Ложись, – сказал Кержин, отталкивая Уварову.

– Не так, – она прильнула грудью к барочной боковине дивана. Выпятила прелестные ягодицы. Сказала, косясь через плечо: – Мне тоже одиноко. – Красивая самка, лань.

– Господыня! – раздалось из коридора.

– А, черт! – прошипел следователь.

– Чего тебе? – крикнула раздраженно вдова.

– До вас гости.

Она встала нехотя, накинула сорочку.

– Наверное, жид твой тебе пироги принес.

Распаленный Кержин заправил член в штаны.

– Что за гости, Назар?

– Гольтипака якыйсь. Благае в него каблучку купыты. Вин це… лысый, як вам потрибно.

Кержин подскочил. Лысый? Кольцо? Он достал из внутреннего кармана сюртука французский шпилечный револьвер. Оружие не было опробовано в деле, до июля следователь обходился свинцовым кастетом. Но граф Шувалов настоял…

– В ломбард пакуй, – цыкнул он. – Скажи, хозяйка сейчас спустится.

Малоросс ощерился, заиграл мышцами под рубахой.

Спрятавшись на лестнице, следователь считал от десяти до ноля. Чтоб успел Назар завести в ловушку дорогого гостя. При счете три загрохотало.

– Щучье вымя! – прошептал Кержин, щелкая курком.

В подвале горели газовые рожки, но завалы чужого имущества скрывал мрак. Назар скрючился у стены с расквашенным носом.

«Эдакого держиморду вырубить», – подумал следователь.

Тень юркнула в темноту. Кержин – за ней, распихивая ветошь. По виляющему зигзагами туннелю из ящиков. Готовый к тому, что за поворотом притаился безжалостный убийца.

Крысы разбегались, потревоженные, но кроме их шороха Кержин ничего не слышал. Лабиринт петлял, напирал с боков коленкоровыми креслами, клееночной софой, залатанными мешками.

– Назар! – вскрикнула Уварова далеко-далеко, словно следователь достиг уже до каких-то загаженных катакомб под рынком. – Адам, ты где? – от акцента она избавилась.

Тень промелькнула по пыльному портрету покойного царя Николая. Кержин завертелся, тыча стволом во тьму. Показалось или кто-то сопит за секретером?

– Черт малахольный…

Сгустки темноты парили, морочили. Сталагмиты рухляди высились до потолка. Кержин увяз в завалах, боднул фанерную перегородку, шагнул в соседний дромос. Чуть не застрелил уродливую куклу-пандору. Пнул ее в сердцах. Пандора отлетела к мешкам, за ней стоял приземистый мужик с гладкой, как пушечное ядро, головой.

Револьвер сухо треснул. Промахнуться с такого расстояния следователь не мог. Но вместо того чтобы упасть, лысый ринулся прочь. Реакция Кержина была молниеносной. Он выпростал руку, схватил за подол извозчичьего кафтана. В закутке за хламьем светился рожок, и следователь отчетливо видел беглеца. Голую поясницу под кафтаном. Кожу в красных – нет, алазариновых! – шнурках шрамов. А потом лысый скинул кафтан, как ящерица хвост, и был таков.

Кержин выпрыгнул из туннеля, протаранив колонны ящиков. Преступник растаял. Моталось туда-сюда дверное полотно, на пороге окровавленный Назар придерживал голову лежащей навзничь хозяйки. У Уваровой был вспорот живот. Ужаснула вереница горизонтальных надрезов, словно кто-то вогнал, походя, четыре клинка да выдрал нутро. Из самой большой прорехи свисали лоснящиеся кишки.

– Не вмырайте, господыня, – хныкал Назар и прижимал к себе женщину. Она посмотрела на Кержина и улыбнулась слабо. Губы, целовавшие его, окрасились багрянцем.

– Как-нибудь позже, – сказала она, и если прав был Антонов, в ядрышках зрачков лицо ошеломленного следователя сохранилось, как дагеротипия.

По первому разряду хоронили Лукерью Уварову, анонимный кавалер оплатил ореховый гроб, дроги с шестеркой вороных и отпевание в Крестовоздвиженском соборе. Дождь стегал глыбу храма, точно наказывал шпицрутенами.

Об этой страшной и до сих пор неискорененной разновидности экзекуций думал идущий за процессией Кержин. Он знавал фельдфебеля, давшего пощечину ротному командиру. Наглеца приговорили к тремстам шпицрутенам. Солдаты, выстроившись в две шеренги, били его, медленно ковыляющего, гибкими