Читать книгу - "Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская"

Бедолага был раздет до портков, тоже измаранных кровью.

– Щучье вымя, – процедил Кержин.

Пройдя за пятнадцать лет путь от околоточного Нарвской части, квартального надзирателя и помощника частного пристава до агента сыска, он видел немало мерзавцев. Но чтобы собрата слопать, как дикарь австралийский? Не зря окрестили убийцу «кровососом».

Антонов, полицейский врач, нагнулся над трупом и выискивал что-то в остекленевших глазах. Его бородка-клинышек мельтешила в опасной близости с раной. Кержин, будь его воля, Антонова и к дохлым коровам не допустил бы, но тот, увы, был племянником лейб-доктора Елизарова.

Антонов яро поддерживал теорию, согласно которой в зрачках мертвецов, как на фотографической пластине, отпечатывается последний миг жизни.

– Эх, – досадливо сказал врач, – черно. Сморгнул, видать. Или дождем смыло.

Кержин молчал, оглаживая пышные усы. Взор зацепился за утонувшую в месиве нить. Он поддел ее и вытащил из-за шеи мертвеца нательный крестик.

«Господи, отвори вежды», – шепнул про себя.

Неделю назад столица обсуждала жестокое убийство. На набережной Мойки, в районе Немецкой слободы, нашли студента. В исподнем, с порванной глоткой. Полагали, его загрыз волк залетный или хворая псина. Мол, раздели позже соколики из Финских Шхер. Тогда, по описи, пропало два рубля и две копейки и янтарная брошь – студент ее матери на именины приобрел, не успел презентовать.

Брошь всплыла у скупщицы Уваровой, но Кержин приказал не поднимать шум.

Однако «Северная пчела», а за ней и «Ведомости» раструбили о грабителе, пьющем человеческую кровь.

– Личность установили?

– Да, – сказал Штроб. – И за женой послали. Извозчик это. Кунаев фамилия. Кабриолет его у Летнего сада стоит.

– Он там работает?

– Нет.

– Стало быть, привез пассажира.

Кержин перевернул мертвеца. Ощупал затылок, рыжие пасма в песке и сукровице.

– По куполу его огрели. И сволокли к пристани, чтоб без свидетелей.

– Что без свидетелей? – спросил Штроб, сглатывая.

– Ошмалать.

– И загрызть, – сказал стряпчий.

Кержин счистил с колен песчинки.

– Хорош, – сказал Антонову, который увеличительным стеклом примерялся к зрачкам мертвеца, – Грузите, как жена опознает.

Окликнул будочника. Сощурился на небритую физию. Следователя приводили в отчаянье эти полуграмотные, жаждущие наживы обитатели «чижиков». Лодыри, выпивохи и взяточники. А еще сетуют, что отношение к полиции у народа пренебрежительное.

– Пьян?

– Бодрствования ради!

– Говори.

– Так что! – с энтузиазмом начал будочник. – На вверенной мне территории! Куда и пристань, и мост! Где творится невесть что! Шурудит оно, получается! И я глядь! Сидит!

– Кто сидит? – спросил Кержин нетерпеливо. – Толком, чертомель!

– Гад ентот на трупе сидит! И ест, получается. Как выборгский крендель ест евойную требуху. Юшка по подбородку!

– Рассмотрел его?

– Получается. Лысый, здоровенный.

– Борода, усы?

– Нема. Башка, как луна, гладкая. И зубы.

Зубы больше всего занимали Кержина.

– Железные? Вставные?

– Никак нет! Нашенские зубы. Из кости.

– А ты что?

– Известно, что! – будочник не без гордости ткнул в висящий на шее свисток. – По абнакновению.

Кержин подумал, что такой шеей и загривком кровосос кормился бы до ноября.

– А он?

– Краденое хвать – и наутек, – будочник показал на пришвартованные вдали пожарные пароходы.

– В котором часу? В чем одет был?

– Часы темные. А одежа – такая же. – Будочник почесал щетину и добавил, вперив в следователя слезящиеся глазки: – А пущай меня в гошпиталь лечиться пошлют. Долженствует мне отдохнуть, получается.

Кержин отмахнулся.

– Штроб!

– Тут, Адам Анатольевич.

– Узнай у жены этого, как его…

– Кунаева.

– Кунаева… что было при супруге. Пусть кольцо опишет – у трупа палец оцарапан, кольцо снимали. Разведай маршрут кабриолета. И поставь часового к Уваровой, чтоб задерживал лысых, крупных и подозрительных. Я доклад чиркну.

– Исполним.

Стылый ветер дул с реки, доносил дождевую мокроту и зловоние. В желтой ряби не отражалось смурое небо.

– Богобоязненный у нас грабитель, – тихо сказал Кержин. – Штаны забрал, а крестик серебряный не тронул.

Уваровой принадлежала просторная квартира на углу Гороховой улицы и Загородного проспекта. А заодно подвал, в котором предприимчивая дама оборудовала ломбард. Помогал ей некто Назар, дюжий малоросс с пудовыми кулачищами. Хозяйку не беспокоило происхождение вещей. Драгоценности, мебель, расчетные книжки, шляпы, лотерейные билеты – всему находилось место в ее безразмерной норе. Покупая, скаредничала, зато и возвращала обворованным – если те объявлялись – за малую стоимость. Пользовалась популярностью, сильно отличаясь от товарок аристократичными манерами. Словно к заморской дворянке ходила голытьба.

Уварову прозвали Черной Вдовой, что, впрочем, не отпугивало поклонников, среди которых, судачили, был важный сановник. Он-де и снабдил сударушку шикарным жильем.

– Зачастили вы к нам, Адам Саваофович, – проворковала Уварова медовым голоском с милейшим французским акцентом. – Влюбились, растопила ледышку?

– В кого? – фыркнул Кержин, озирая тонкий стан Уваровой, изящные плечики и напудренную шейку. Парадное бархатное платье имело легкомысленное для вдовствующей особы декольте. Взгляд мужчины мазнул по верхушкам дерзких упругих грудей и пленительной ложбинке.

Скуластое лицо Уваровой обрамляли смоляные кудри. В свои сорок она казалась девчонкой.

«Ядовитой девчонкой», – отметил Кержин, думая о троих почивших в бозе мужьях мадам.

Ломбард был по-авгиевски захламлен. Столы, этажерки, пудрезы и сундуки образовывали сеть туннелей, уводящих в глубь подвального помещения. Слышались шорох и постукивание коготков: крысы спешили опередить двуногих, шуршали, точили зубки.

Кержин вынул из мусорной кучи десятивершковую куклу и плюхнулся с ней на свободный стул.

– Ну что, Лукерья Павловна, не вспомнила, чья брошь?

Уварова присела на дубовую столешницу. В ворохе юбок качнулась ладная ножка. Женщина подтянула бархат, демонстрируя миниатюрную стопу и шелковистую голень.

– От пропащего создания получила, Адам Иисусович. Из тех, что толпятся тут.

– Лысый он был. Большой.

– Ко мне и лысые, и большие заходят, – меланхолично сказала она. – И кучерявые, и карлики, как из Кунсткамеры. Вы в Кунсткамере бывали?

– Доводилось.

– А меня не пригласили. – Уварова обиженно поджала губку. На тыльной стороне ее кистей располагались две стигмы, рубиново-красная справа и карминовая слева. Искусственно вызванные гноящиеся раны-фонтанели, их рекомендовалось ковырять и посыпать пеплом. Профилактический метод борьбы с холерой.

«А сколько таких у нее в душе?» – подумал следователь.

Уварова улыбнулась невинно.

– Так что, переспросить пришли?

– Сторожить его пришел, – Кержин потрепал золотистые волосы куклы. – Раз он тебе брошь припер, то и перстень припрет.

– Как голубка Ноева, – сказала хозяйка.

– Как пес на свою блевотину.

Уварова спорхнула со стола.

– Ну, я пойду. Приемную в тот зазор видно. А вы не скучайте, ежели что, табачок вон в футляре нюхательный, березинский. Подружку себе уже засватали.

Кержин подбросил куклу к потолочным балкам и подхватил.

– Подружка да свашка – топорик и плашка, – изрек он.

К обеду в подвал заявился