Читать книгу - "Возраст гусеницы - Татьяна Русуберг"

то, что меня смущает, ничего? Я молча повернулся к ней спиной и влез в шорты под прикрытием халата. Затянул веревочку. Что ж, во всем есть положительные стороны. По крайней мере, эти плавки длинные и просторные. Так что если мой младший братишка в них и перестанет слушаться, то заметно это не будет.

Смело сбросив халат на пол, я развернулся к Маше лицом. Она подозрительно затихла, надув щеки. Только похлопала ладонью по воде — типа, иди сюда, Медведь. Я осторожно спустился в воду, доходившую мне до груди. И тут Маша фыркнула:

— Ох, не могу больше! Медведь в балетной пачке… — Она сложилась пополам от смеха, чуть воды не хлебнула. — Это же цирк. Чистый цирк!

Я глянул на то, что вызвало у Марии такую бурю эмоций, и с ужасом обнаружил, что алые шорты облаком всплыли вокруг моей тушки, мягко колыхаясь на волнах, вызванных Машиными конвульсиями.

Цирк, значит! Ладно. Ты еще цирка не видела.

Я ударил ладонью по воде и окатил девчонку брызгами. Часть из них удачно попала в разинутый рот, и Маша закашлялась.

— Ах, ты так?! — Она оттолкнулась от бортика и атаковала обеими руками. Глаза защипало от хлорки. Я зажмурился и упустил негодяйку из виду.

Внезапно на меня накинулись сзади. Я почувствовал на плечах ее вес, а на ребрах — острые коленки и ушел под воду с головой.

Какое-то время мы возились на дне бассейна, потом оба всплыли и продолжили «морской бой» на поверхности. Я бы наверняка вышел из него победителем, если бы Маша не применила грязный прием: поднырнула под меня и дернула вниз развевающиеся шорты. То ли я плохо завязал узелок, то ли шнурок на поясе в принципе был слабый, но плавки скользнули вниз — а за ними и я, спасая свое достоинство.

Вынырнул на поверхность не сразу: решал технические проблемы с «парашютистом», который стоял по стойке смирно и упаковываться обратно в сбрую не желал. Хорошо хоть на глубину лучи подсветки почти не проникали, а в пылу битвы вряд ли Маша заметила, как я на ее близость реагирую.

Когда я всплыл и глотнул воздуха, девчонка уже снова вальяжно откинулась на свое полотенце.

— Один-ноль в мою пользу, — объявила она и вытащила из пакета, лежавшего у края бассейна, банку колы. Выглядела Маша как обычно, и я успокоился: значит, точно не заметила. — Хочешь?

Банка была как банка — красная, без особых примет. Но что-то в смеющемся взгляде Марии подсказало: колу, которую я нашел на парковке рядом с машиной, рука Божья достала из того же самого пакета.

9

— А на каком языке ты с Габи разговаривала? — поинтересовался я, дрейфуя на непотопляемом плотике по ночному озеру, в которое превратился бассейн. Передо мной стояла картонная коробочка с холодной, но все равно безумно вкусной картошкой фри. Великодушный работник бассейна снабдил Машу не только полотенцами, но и остатками еды из кафетерия.

— На итальянском, — как ни в чем не бывало ответила Мария, откусывая от пиццы с курицей и ананасом. Она удобно расположилась в надувном колесе. Концы дредов колыхались в воде, как осьминожьи щупальца.

— Ого, — восхитился я. — Так Габи итальянец?

— Нет. Румын.

Я призадумался.

— Тогда ты итальянка?

— Нет. Я русская.

Я немного развернул плотик, чтобы лучше видеть Машу. Издевается она надо мной снова, что ли?

Девчонка прыснула:

— Прости, но у тебя сейчас такое лицо!

Спасибо, конечно, что лицо, а не морда, но я ведь и обидеться могу. Я отвернулся и погреб к бортику. Вот тебе и цена халявной картошки: терпеть насмешки и подколы. Ничего-то со времен школы не изменилось.

— Медведь, погоди!

Сзади послышался плеск. Маша поравнялась со мной и заглянула в лицо — она плыла, сидя в колесе спиной вперед. На ее лбу и щеках играли зеленые блики от подсвеченной воды.

— Я серьезно. Я русская, но говорю по-итальянски, потому что мы жили несколько лет в Италии до переезда в Данию. Габи румын, а они почти все говорят по-итальянски. Румынский и итальянский — родственные языки. Видишь? Все просто.

Я немного оттаял.

— А сколько языков ты вообще знаешь?

Маша зашевелила губами, загибая пальцы.

— Пять вроде. Русский, датский, итальянский, английский и немецкий. Все знаю примерно одинаково хорошо.

Мне стало стыдно. По-немецки я мог максимум сказать, сколько стоит пицца и бургеры, и то только потому, что летом обслуживал туристов в кафе на пляже. Хотя учил я этот язык с четвертого класса.

— А что ты Габи про меня сказала? — решил я сменить тему. — Он ведь не хотел меня пускать сначала.

— А, это… — Маша беспечно откусила от пиццы. — Сказала, что тебя отчим бьет и насилует, вот ты из дома и сбежал.

Я выронил из пальцев пучок картошки — к счастью, он упал на плотик.

— Отчим меня что?! — Перед глазами всплыла физиономия Габи, отражавшая бурную смену чувств. Самое поганое во всем этом было то, что румын поверил.

— Расслабься, Медведь. — Маша громко рыгнула. — Какая разница, что говорить? Главное — результат. Ты помылся, согрелся, пожрал, покупался, скоро спать завалимся — чего тебе еще надо?

Я с негодованием уставился в ее беспечную рожу. Конечно, ей-то что! Не на нее хештег Me Too [20]навесили!

— Интересно, а что ты про себя насочиняла, чтобы Габи бесплатно тебе тут шиковать разрешил? Его ведь за такое и с работы попереть могут.

— Да ничего такого. — Маша скосилась на меня, медленно болтая ногами в воде. Между ее зеленых, как хвост русалки, пальчиков светился бисер мелких пузырей. — Сказала, что я нелегалка в бегах.

У меня просто дар речи пропал. Румыну я теперь откровенно сочувствовал.

— И ты не побоялась, что он позвонит в полицию?

Маша посмотрела на меня, как учительница на второгодника, пытающегося убедить ее, что дважды два будет пять.

— Габи-то? Да он сам в Дании нелегально жил почти год, пока официальную работу искал. — Ее взгляд внезапно посуровел. — Только я тебе этого не говорила.

— Понял. — Я провел сложенными пальцами мимо губ, изображая застежку-молнию. — Так вы с ним давно знакомы?

Не знаю, зачем это брякнул. Просто каждый раз, когда Маша упоминала имя румына-благодетеля, она будто касалась туго натянутой струны у меня внутри, отзывавшейся болезненной вибрацией где-то под ложечкой.

— Нет, — коротко ответила она и поставила на живот пустую бумажную тарелку из-под пиццы. — Давай, погребли к берегу. У меня уже кожа на руках как у столетней старухи, да и на ногах тоже.

Я молча поплыл за ней,