Читать книгу - "Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская"

Хромой мне ничего про это не говорил. Он тогда тоже ничего еще не знал. Но, думаю, чуял, как и я, что не так тут все просто на ферме… Ну вот стоим мы с ним в темном лесу с этим тусклым фонарем и палками на изготовку, прислушиваемся.

Зубами прищелкиваем от страха и от того, что замерзли. Тянет холодным с земли, палые листья уже по краям белой каймой подернулись и аж позвякивают, как ледышки – тихонечко так. Словно крохотные феи или светлячки хрустальными бокальчиками чокаются. Страшно – ужас. Но хорошо.

Потому как в лесу свинячьим дерьмом не воняет, да и Хозяина с его полоумной Хозяйкой близко нет. И сыночка их, громилы Михея, тоже. Ужасно он, сволочь, дерется. Лапы как оглобли.

В лесу хорошо. Если б не холод и хозяйские собаки – я б там жить остался. Воздух там хороший. Как вино. От него дуреешь, и наплевать становится на ферму, на все…

Ну ты о лесе-то не мечтай. Бесполезно это. Хозяин, если разозлится, собак пошлет – эти злобные твари вмиг тебе глотку перегрызут. Даже не думай.

Я-то видал, что эти псы делают с такими, как ты. У Трехпалого знаешь почему три пальца?.. Тут Кракен. Не забывай о нем. Кракен везде.

В общем, вот. Стоим мы с Хромым в лесу. И вдруг слышим – шур-шур, шур-шур, шур-шур. «Ой, бу-бу-бу!» И опять – шур-шур. Идет кто-то. И точно не хряк – слышно, как ругается оттого, что наткнулся на дерево в темноте. Что говорит, не разобрать, но по звуку понятно, что человек, а не зверь.

Мы с Хромым притаились. А этот неизвестно кто лезет прямо на нас. Мы стоим, выжидаем чего-то, как дураки.

И выходит к нам парень. Длинный, худой, волосы светлые до плеч, на плече сумка и маленький деревянный чемоданчик. Джинсы краской заляпаны. Но не как у маляров – одной какой-то, а разными: там белое пятнышко посажено, тут желтое, зеленое, синее. Как будто под разноцветный дождик парень попал. Я на него как только глянул, мне сразу весело стало.

Вот, думаю, уж этот-то хоть и молодой, но все-таки взрослый, и наверняка не из этих.

Парень нас увидел, заулыбался.

– О, – говорит, – малышня! Вы откуда тут взялись? Ночь-полночь на дворе, а вы? Здесь, наверное, дом ваш где-то рядом? Отлично. Повезло мне! Я уж думал, до самой границы дойду, никого людей не встречу.

Мы с Хромым и слова не успели сказать – стоим, таращимся на него. А он все тарахтит, весело так. Видать, вправду нам обрадовался.

– У меня, – говорит, – машина заглохла. Тут неподалеку, я ее на дороге бросил. Хотел помощь найти – мне показалось, я по тропинке какой-то шел, и вроде там даже был кто-то, пыхтел впереди меня. Я его звал-звал. Но он от меня убежал.

Мы с Хромым переглянулись – понятно теперь, где хряк. Далеко, скотина, удрал. Не догоним мы его сегодня. А парень себе тарахтит:

– Я за тем чудаком пошел, да не догнал. А потом как-то сразу в темноте и заблудился. Я вообще-то в лесу не очень привык. В городе вырос. Сюда так только на итюды приехал. Мне друзья посоветовали – мол, здесь места красивые, дикие. Да вот машина заглохла. Даже не знал, что и делать. Но, по счастью, вы, малышня, мне попались. Теперь выведите меня отсюда к вашему папаше. Думаю, папаша ваш мне поможет машину починить. Вряд ли там что-то серьезное. Скорее всего, так, ерунда. Свечи отсырели или что… Я там в лужищу какую-то въехал с разгону, думал, застряну. Нет, не застрял. Но машина заглохла…

И тут он, наконец, дал себе передышку. Глянул на нас – а глаза у него синие-синие, даже при свете тусклого фонаря видно, какие яркие. Красивый такой парень. Прям вот как есть сказочный принц.

– А чегой-то вы, – говорит, – молчите оба? Языки проглотили?

Подошел к нам, присмотрелся повнимательнее. Улыбаться перестал.

– Вы, – говорит, – случайно, не немые? Ну-ка, девочка, как тебя зовут?

Взял меня за плечо.

– Я, – говорю, – не девочка никакая. Я пацан.

– Да ну? – Принц прям растерялся. – А что ж ты в платье ходишь? Впервые вижу, – говорит, – чтоб мальчишка в девчачьем платье ходил. Что у вас тут за дела такие? Или вы из дома убежали, что ли?

Ну вот как тут ему объяснить? Вылезет какой-то чужак из лесу, наткнется на тебя с бухты-барахты, и нате, выложите ему все сразу на тарелочке! Да как?!

Не знаю как. Не знаю почему. Но тут пнуло меня что-то изнутри под дых, и будто кадку с помоями расплескало. Все из меня полилось наружу. Во всех подробностях про мою поганую жизнь.

Про то, что сирота давно. Из детства своего почти ничего не помню. Иногда, когда сплю, одну и ту же картинку во сне вижу: пацаненок маленький, в красных штанишках и белой рубашечке, едет на трехколесном велике в темноте. Впереди у него свет – яркий такой, белый-белый. Это там дверь какая-то открыта, и изнутри тот свет бьет. Вокруг мрак кромешный, ничего не видно, но и свет этот такой, что в нем ничего не разглядишь. Не освещает он, а только слепит… Пацан едет, педали крутит, они скрипят. Куда он едет? Зачем? И кто там ждет его, за этим светом, – ничего я не знаю. Но такая меня жуть забирает от скрипа этого велика, аж в пот бросает, и просыпаюсь я в слезах и соплях. Кто этот малец на велике? Да хрен знает. Может, я сам?

Вот это все я ему зачем-то рассказал. И о своих кошмарах, и о том, как на ферме оказался. О том, что последние мои приемные мамаши – они обе требовали, чтоб я их мамами называл. Мама один и мама два. Они женаты были друг на друге. Даже бумажку мне какую-то с печатями показывали. Но мне это по барабану. Хотят в свои игры играть – пускай. Еще эти старые дуры хотели, чтоб я для них был девочкой.

Они мне платья покупали и надевали белые колготы, а волосы мыли специальным шампунем, чтобы росли мягкие и шелковистые, как у девчонок. А я что? Мне по фигу. Девочек, по крайней мере, не бьют так, как пацанов. Предыдущие родители мне жрать не давали, если я шумел или бегал. Еду мне наливали в собачью миску, а вместо воды заставляли горький кетчуп лакать, если услышат вдруг, что я плохими словами ругаюсь. Чтоб мне язык как следует прижгло за грехи.

Так что эти две мамы меня, в общем, даже устраивали. Сюсюкали они противно, но это ничего, это терпеть можно. А на ферму я попал из-за их соседки. Надо ж было ей влезть в чужие дела! Она, зараза, медсестрой работала и как-то случайно узнала, что эти мамы меня таблетками специальными кормят. Таблетки, чтоб мальчика в девочку превратить. Гармоны – кажется, так они называются?

Ну она сказала про это моим мамашам. Про то, что все знает. Они перепугались: дескать, из-за меня их под суд отдадут. Подумали, посоветовались – и потихоньку сплавили меня к Хозяину с Хозяйкой на передержку.

Хозяева раньше звериную гостиницу держали. Хозяин, он вроде как ветеринаром когда-то был. Поэтому, если что, лечит нас сам, в больницу к доктору не возит. Говорит – глупости, лишний расход.

Ну вот, они собак сперва передерживали, а потом на детей перешли. У них этот остолоп Михей – он как раз тоже приемный. Его кто-то когда-то поленом по голове шваркнул, и с тех пор он такой идиот. Здесь на ферму многие приезжают, чтоб детей оставить – приемных или купленных. Бывает, больные попадутся, а на что они такие кому нужны? Или не больные, а вот как Ханна или Очкарик был – слишком умные. Тоже надоедает. Случалось, кого-то отсюда, наоборот, забирали. Но это редко, и тоже ничего хорошего. Когда забирают – это еще хуже иной раз, чем тут. Я сам не знаю, но от Очкарика такое слышал, даже повторять не хочу…

Ну а Хозяева и от тех, и от других денежки получают – от тех, кто привозит, и от тех, кто увозит. И от тех, кто тут, на месте, пользуется. Как Жирдяй, например, Ханной.

А кроме того, мы еще и по дому работаем: убираем, стираем, посуду моем. Все, что Хозяйке лень самой делать, – все на нас спихивают. Со свиньями вот… И в огороде. И в парниках.

– Постой, постой, – Принц разноцветный слегка ошалел от моего рассказа. – Что-то я ничего не понял, что ты тут несешь. Хочешь сказать, на вашей ферме одни дети работают? Такие вот малявки, как ты? Малыш, да тебе сколько лет?

– Мне, – говорю, – одиннадцать. А Хромому – восемь.

– Обалдеть, – парень говорит. Волосы надо лбом взъерошил, одну прядь на палец накрутил. Хотел на землю сесть. Только земля-то холодная. Ноябрь как-никак. Ну, он на корточки сел. Смотрит на нас