Читать книгу - "При реках Вавилонских - Нельсон Демилль"

– Ну… – Беккер нашел окурок и закурил. – Вряд ли это можно назвать хроникой, госпожа Бернштейн.

– Мириам.

Он пожал плечами:

– Это просто моя работа, Мириам.

– В том-то и дело, Давид. Это всегда чья-то работа. Писца. Хранителя книг. Ученого. Командира корабля. На протяжении всей нашей истории кто-то всегда считал своей работой вести летопись событий, и порой эти записи становились сильнейшими документами. Эзра был простым писцом, и именно он оставил единственный письменный рассказ о возвращении наших предков из Вавилонского плена. В нынешних обстоятельствах таким летописцем вполне может стать командир корабля. – Она улыбнулась.

– Да, вы, возможно, правы.

Мириам подалась к нему:

– Я вряд ли смогу убедить вас в важности этой работы, но могу ли я убедить вас в необходимости спрятать журнал?

– Хорошая мысль.

Она протянула ему тетрадь, но почему-то не отдала сразу:

– Вы не против, если я посижу здесь еще немного и кое-что запишу? Постараюсь вас не стеснять и не занимать много места в журнале.

Беккер невесело рассмеялся:

– Уж чего-чего, а места в журнале предостаточно. Мне больше писать не о чем.

– Спасибо, Давид. У вас найдется копировальная бумага? Мне бы хотелось сделать копию. Ваш журнал мы закопаем, а мою копию оставим в самолете.

– К сожалению, по инструкции журнал должен остаться на борту, а вот вашу копию можно спрятать, – сказал Беккер, подавая ей лист копировальной бумаги.

– Это не имеет значения. Спасибо. – Мириам посмотрела на него и вздохнула.

– Знаете, их все равно уже никто не увидит.

– Давид, «Равенсбрюкская молитва» была написана на клочке бумаги.

– Она, наверное, многое для вас значит.

– Значила. – Некоторое время она молчала, всматриваясь в ночь. – Мы не знаем, кто написал ее, но большинство в лагере составляли женщины, и, исходя из этого, нетрудно предположить… Мне говорили, что в Равенсбрюке умерла моя мать. Иногда я думаю, что, может быть, это она ее написала. – Последние слова, произнесенные шепотом, едва не утонули в доносящемся снаружи шуме. – Когда-то для меня большое значение имели именно слова молитвы, но со временем главным стало то, что человек, написавший ее, верил. Верил в то, что эту молитву найдут, в то, что и после самой страшной войны в мире останутся свободные люди, которые смогут оценить ее слова. И вот сама молитва сохранилась на клочке бумаге, а ее автор, вероятно, не дождался освобождения. С тех пор она воспроизведена в тысячах копий и наверняка переживет следующий холокост. Книга Бытия была первоначально написана ламповой сажей на папирусе. Если бы тот первый писец слушал рассказ так же внимательно, как вы, мы, возможно, никогда бы и не узнали, как был создан мир.

– Вы меня убедили.

– Вот и хорошо.

Мириам взяла у него ручку и склонилась над бортовым журналом. Писала она быстро и на иврите.

Внезапно женщина остановилась, и Беккер увидел слезы в ее глазах.

– Та молитва была важна для меня, но она была молитвой прощения, призывом подставить другую щеку. Тот, кто написал ее, прошел все ужасы ада, но сохранил способность прощать. Я испытала здесь то, что не идет ни в какое сравнение с пытками концлагеря, но не собираюсь никого прощать. Вообще-то я даже рада, что так все получилось. Мне хочется выстрелить в голову тому вражескому солдату, который первым сунется сюда. Если после смерти тех, кого я убью, на земле станет больше сирот и вдов, мне будет жаль этих несчастных. Я лично не имею ничего против них. Вы меня понимаете? Вам это не кажется ужасным?

Беккер покачал головой:

– Око за око.

– Да. И зуб за зуб.

Она перевернула страницу и снова начала писать.

* * *

Даже не глядя на часы, Хоснер чувствовал, что наступает рассвет. Бой близился к концу, огонь со стороны израильтян почти прекратился.

Ашбалы продвигались вверх по склону медленно, осторожно, но уже почти весело, перекидываясь шутками, смеясь, подбадривая друг друга. Конечно, арабы допускали, что почти полное прекращение огня есть не что иное, как очередная хитрость евреев, но если так, то последние очень рисковали, подпуская противника так близко. К этому времени небольшая группа саперов уже проникла за оборонительный периметр на южном склоне и наткнулась на покинутые израильтянами траншеи.

Идти вверх, навстречу ветру, в почти полной темноте, было нелегко. Наступающие знали, что добыча близка, и уже предвкушали победу. Они преодолели завал и достигли вершины холма, где с любопытством осмотрели оставленные врагом позиции. Многие испытывали то странное, приглушенное возбуждение, которое охватывает человека, вступающего на запретную, чужую территорию.

Если не считать редких выстрелов, заставлявших ашбалов бросаться на землю и замедлявших их продвижение, и упрямо дувшего ветра, на который почти никто не обращал уже внимания, то на вершине царила тишина.

Сопротивление, говоря военным языком, было слабым и разрозненным. И все же ашбалы не забывали об осторожности и внимании. Теперь, когда они прошли столь долгий путь, никому не хотелось умирать в двух шагах от победы и упускать ее сладкие плоды.

Они не отвечали на огонь израильтян, опасаясь привлечь к себе внимание, и лишь обменивались в темноте сигналами, чтобы не сломать свою наступающую шеренгу и не дать евреям возможности просочиться им в тыл. Шедшие в центре уже различали силуэт «конкорда».

Израильтяне отступали также медленно и тихо, открывая огонь лишь для того, чтобы удержать противника на расстоянии и замедлить по возможности его продвижение. У отступавших не было никакого плана, ими никто не командовал, но тем не менее отступление проходило организованно. Примерно половина израильтян приняла решение предпринять попытку прорыва по западному склону, тогда как вторая половина вознамерилась стоять до последнего и принять смерть на поле боя.

Раненых перенесли в пастуший домик и «конкорд», где у них было больше шансов остаться в живых, чем на открытой местности. При этом некоторые продолжали настаивать на том, что раненых все же следует застрелить, чтобы спасти от неминуемых пыток и издевательств. Так или иначе, но согласия в этом пункте достичь не удалось.

Израильтяне на западном склоне иногда постреливали в сторону реки, пытаясь определить прикрывающие берег силы врага.

Ахмед Риш приказал открыть ответный огонь на западном склоне, чтобы отбить у противника желание пойти на прорыв. Евреи были нужны ему здесь, на холме.

Многие из израильтян, увидев вспышки выстрелов, поняли, что путь к отступлению отрезан. Некоторые растерялись, другие расплакались.

На связь с Хаммади вышел командир группы, находившейся в тылу обороняющихся, Аль-Бакр.