Читать книгу - "Белки в Центральном парке по понедельникам грустят - Катрин Панколь"

«Неужели безе — такая важная штука?» — подумала Жозефина, наблюдая за взволнованной Беранжер, которая все считала и пересчитывала заветные пирожные.

— Чудненько! Все на месте. Я знала, что могу на тебя положиться… А счет? Ты, надеюсь, про него не забыла?

Жозефина порылась в сумочке. Не нашла. Беранжер заявила, что в этом нет ничего страшного, ее это вообще мало касается, раз уж они с Жаком все равно разводятся. Они теперь каждый за себя.

Она попросила одну из филиппинок помочь ей выложить безе на блюдо и отнести их на большой стол во второй гостиной.

— Сколько же у тебя гостиных? — поинтересовалась Жозефина, про себя усмехнувшись.

— Три… Когда я думаю о том, что он сбежит в маленькую холостяцкую квартирку… Он утратил разум! Но в этом для меня нет ничего нового. Я уже давно чувствую, что у нас что-то не так. Словно живу в фильме, который не понимаю… Сперва я думала, у него любовница… Представь себе, нет! Просто его достало. Что конкретно, не могу понять. Но мне в любом случае наплевать… Я уже давно ищу ему замену.

Она посмотрела на Жозефину и вспомнила о Филиппе Дюпене. Вот этот точно был идеальной добычей. Богатый, красивый, образованный. Беранжер говорили, он неравнодушен к Жозефине. Может, они даже…

— Я давно задумывалась о Филиппе Дюпене… но недавно узнала, что он вроде как женился…

— А… — сказала Жозефина, хватаясь за край стола. Ноги подкашивались, она чувствовала, что вот-вот рухнет.

— У меня есть подружка в Лондоне… Она вчера звонила… Живет с девушкой… Как, бишь, ее зовут, Дебби, Долли? Нет! Дотти! Типа, обосновалась у него со всем арсеналом и амуницией, даже не поинтересовавшись его мнением. Жаль! Он мне так нравился. Эй? Что с тобой? Тебе нехорошо? Ты вся бледная…

— Нет-нет, все в порядке, — промямлила Жозефина, цепляясь за стол, чтобы не упасть.

— Ходили слухи, что вы какое-то время были очень близки…

— Ходили слухи? — переспросила она. И сама не узнала свой голос.

— Да мало ли что говорят… Неприятно, конечно. Но это до такой степени непохоже на тебя, взять и увести у сестры мужа…

Их разговор прервала какая-то женщина, которая вошла на кухню и, заметив блюдо с безе, бросилась на них с криком: «Ах, божественно, божественно!» Беранжер шлепнула ее по пальцам. Сладкоежка извинилась с видом нашкодившего ребенка.

— Алле-оп! — воскликнула Беранжер. — Не желаете ли выйти теперь обе из кухни? Я закончу с пирожными и снова буду в вашем распоряжении.

Жозефина решила выпить шампанского. Она чувствовала себя разбитой. Слабой, бесконечно слабой. Потом второй и третий. Все тело наполнилось странной теплотой. Такие маленькие приятные мурашки. Она оглянулась, рассматривая окружавшую ее толпу.

Все те же лица.

Те же, что были у Филиппа и Ирис на приемах.

Эти люди разговаривают очень громко. Все про всё знают. Пролистали книгу — считай, прочли. Пробежали взглядом программку спектакля — считай, видели пьесу. Слышали имя — так это их лучший друг. Или главный враг, они точно не помнят. Поскольку все время лгут, они и сами начали верить в собственную ложь. Вечером превозносят, поутру морщатся от омерзения. Что такого произошло, почему они так изменили свое мнение? Они не могут сказать. Что-то услышали злое, приятное слуху, интересно показалось сплести интригу, а какой будет эффект — не важно. Убеждениями тут и не пахнет, тем более глубоким анализом. У них на это нет времени. Они повторяют то, что где-то услышали, иногда могут с важным видом повторить человеку то, что когда-то услышали от него самого.

Она знала их как облупленных. Могла описать с закрытыми глазами…

Они не рассуждают, они негодуют. Произносят высокопарные речи, закатив глаза, затем пауза — оценивают, какой произведен эффект, поднимают бровь, чтобы уничтожить бесстыдника, посмевшего им противоречить, и вновь разливаются соловьем на глазах ошеломленной публики.

Легкость мысли у них необыкновенная. Все пляшут под одну дудку. Важно лишь произвести впечатление и говорить, не вдаваясь в частности, чтобы не попасть впросак.

Жозефина подумала об Ирис, которая чувствовала себя среди них как рыба в воде. С наслаждением вдыхала зловонный спертый воздух этого мирка, словно свежий аромат полей.

Квартира Беранжер представляла собой нагромождение гостиных, ковров, картин на стенах, мягких диванов, каминов, тяжелых занавесок. Служанки-филиппинки сновали с огромными блюдами, превосходящими размером самих девушек. И виновато улыбались, словно извиняясь за это.

Жозефина узнала актрису, которая прежде не сходила с обложек журналов. Ей, должно быть, лет пятьдесят, подумала Жозефина. Одета как девчонка: свитер, открывающий пупок, обтягивающие джинсы, балетки. Она хохотала по любому поводу, встряхивая черной гривой волос, а двенадцатилетний сын явно ее стеснялся. Ее, видимо, не предупредили, что заливистый хохот — привилегия молодости.

За ней бывшая красавица с длинными белокурыми волосами, знаменитая своими тремя мужьями — один другого богаче, — рассказывала, как отказалась от всех искушений. Отныне она посвятила себя самосовершенствованию и следует путем далай-ламы. Дама пила кипяток с ломтиком лимона, медитировала и искала няню для мужа, чтобы иметь возможность продолжать духовные поиски и не отвлекаться на супружеские обязанности. «Секс! Как подумаешь, сколько места ему отводят в нашем обществе!» — сокрушалась она, возмущенно воздевая руки.

Еще одна цеплялась за руку мужа, как слепой за ошейник собаки-поводыря. Он похлопывал ее по руке, говорил с ней ласково, как с ребенком, и рассказывал во всех подробностях о восхождении на ледник со своим другом Бруно. Она явно не помнила, кто такой Бруно, и пускала слюни. Он нежно вытирал ей рот.

А этот, накачанный ботоксом! Ирис рассказывала, у него сорок первый размер ноги, а он покупает сорок пятый и подкладывает в мыски ботинок свернутые носки. Хочет, чтобы все видели, что у него большая нога, и предположили, что и член соответствующий. Когда он рисовал (а он художник по интерьерам), ассистент точил для него карандаши и вкладывал ему в руку. Из Нью-Йорка к нему прилетал парикмахер делать стрижку и укладку. Брал за услуги три тысячи евро, включая билет на самолет, хвастал дизайнер. В конечном итоге не так много…

Жозефина узнавала их одного за другим.

И непрерывно потягивала шампанское. У нее уже кружилась голова.

«Что я здесь делаю? Мне не о чем разговаривать с этими людьми».

Она плюхнулась на диван и взмолилась: «О небо, лишь бы никто из них ко мне не подошел! Я незаметненько, незаметненько стану пробираться к выходу».

Ну и…

Наконец принесли безе. Их появление знаменовалось большой торжественностью. Филиппинки, затаив дыхание, несли их на серебряных блюдах. Раздались приветственные крики, аплодисменты, толпа рванулась к столу, на который поставили пирожные.

Жозефина воспользовалась суматохой, встала, взяла сумочку и приготовилась выскользнуть за дверь, как дорогу ей преградил Гастон Серюрье.