Читать книгу - "Девичьи сны - Евгений Войскунский"

– Дракон – это боцман?

– Ну а кто ж еще?

– А знаете, Филипп, я тоже был боцманом.

– Да? Интересно. На каком пароходе?

– На торпедном катере. В войну.

Филипп, хмыкнув, высыпает изо рта гвозди на столик, снимает с колодки туфлю, внимательно осматривает ее. Потом, сняв передник, поднимается, кличет Игоря:

– Дитя! Ты почистил рыбу? Тут у меня есть еще, возьми. Нарежь и положи на жаровню. Раздуй угли.

Они втроем сидят вокруг столика, едят жареную рыбу, помидоры и хлеб.

– Если хотите, молодой человек, – говорит Филипп Круглову, – я налью вам вина.

– Спасибо, не откажусь. Сколько вам лет, Филипп?

– С вашего разрешения, шестьдесят два.

– А мне пошел семьдесят первый.

– Семьдесят?.. – Рука Филиппа с бутылкой красного вина застывает в воздухе. – Пардон, я немножко глуховат.

– Вы услышали правильно. Прошу вас не называть меня молодым человеком.

– Договорились, – кивает сапожник и наливает ему в кружку. – Ну, выпьем за ваше здоровье, боцман.

– Спасибо.

– Я сразу понял, что вы особенный человек. А знаете почему?

– Почему?

– Я посмотрел на ваши ботинки. Мне не надо знать анкету, я узнаю человека по обуви.

– Что же вы узнали обо мне?

– Я же сказал ясно, что вы особенный человек. Вы умеете шевелить пальцами ног.

– А что это значит, Филипп?

– Это значит то, что я сказал. Будьте здоровы.

У себя в комнате Круглов, сняв ботинки, тщательно обтирает их от дорожной пыли и ставит на весы.

– Убери, – говорит он Игорю и садится за стол, что-то записывает.

А Игорь отправляет ботинки в картонную коробку.

– Дядя Георгий, – говорит он, вынимая из коробки толстую войлочную прокладку, – войлок, по-моему, сухой.

– Дай-ка сюда. Да, надо немножко подпитать.

Круглов отпирает ключом дверцу шкафа, достает бутылку с наклейкой «Боржоми», но заполненную жидкостью цвета крепкого чая. Несколько капель этой жидкости быстро расплываются по войлоку, и Игорь кладет его обратно в коробку, под ботинки. Бутылку Круглов снова запирает в шкафу.

– Теперь пойди почитай, Игорь. Мне надо поработать.

Вечером сад вкрадчиво шелестит листвой. На освещенной веранде сидит Черемисин, читает газету. Ася накрывает на стол.

– Игорь!

Мальчик выглядывает из комнаты, из которой доносятся выстрелы, крики, взрывы.

– Чего, мам?

– Что ты там смотришь?

– Фильм идет про войну.

– Опять про войну. Никак не успокоятся. А что делает дядя Георгий?

– Работает, наверное.

– Что он без конца пишет, хотела бы я знать? Позови его пить чай.

Круглов выходит из своей комнаты на веранду. Он необычно оживлен.

– Чай – это хорошо, – говорит он, садясь на свое место у стола. – Альтернативный напиток, как сказал бы наш друг Филипп. Что пишут в газете, Михаил?

– Да так, все то же. – Черемисин откладывает газету. – Волнения в Северной Ирландии, в Южной Корее. Международный симпозиум физиологов в Будапеште.

– Симпозиум физиологов? – Круглов разворачивает газету, пробегает сообщение. – Ты прав, все то же. О, клубничное варенье! Спасибо, Ася. Ну, Михаил, как поживают твои старички?

Они не торопясь пьют чай с вареньем, и Черемисин сдержанно отвечает:

– Когда старички выполняют предписания, они поживают довольно прилично.

– Какие предписания ты имеешь в виду?

– У нас в санатории «Долголетие» выработан целый комплекс методик.

– Да, долголетие. От Гиппократа до наших дней люди бьются над этой проблемой. Скажи-ка, племянник, в чем заключается, по-твоему, причина старения?

– Сложный вопрос, дядя Георгий. В общем, я согласен с мнением, что старость – постепенная утрата способности организма к самообновлению. Общее развитие жизни связано с неизбежностью смерти, а ведь что-то должно ее подготовить. – В тоне Черемисина появляется лекторская нотка. – Известно, что интенсивность обмена веществ у девятилетнего ребенка достигает пятидесяти процентов, а у старика в девяносто снижается до тридцати. Изменяется поглощение кислорода, выделение углекислоты, подвижные белки приобретают более устойчивые формы… Ну и так далее. Хочу сказать, что организм в старости приспособляется к возрастным изменениям, и мы, гериатры, считаем главной задачей стабилизировать возможно дольше это приспособление.

– Утрата способности к самообновлению – это верно, Михаил. Но не приходило ли тебе в голову, что мозг… Впрочем, ладно, – обрывает Круглов самого себя. – Все это слишком скучная материя для Аси.

– Да нет, пожалуйста. Я привыкла к таким разговорам. Все хочу вас спросить: вы работаете в Ленинграде?

Круглов, прищурив глаз, смотрит на нее.

– Ася, – говорит он, усмехнувшись какой-то своей мысли. – Ася и Михаил. Я сознаю, конечно, что веду себя не слишком вежливо. Свалился с неба дядюшка, живет две недели и хоть бы два слова рассказал о себе. Нет-нет, Миша, помолчи, я знаю, что это именно так, хотя я очень ценю твою деликатность. Ну что ж. Пожалуй, пора мне кое-что рассказать…

Он доедает варенье, допивает чай. Морщит лоб, собираясь с мыслями.

– Впервые мне это пришло в голову после ранения на третьем году войны. В торпедной атаке меня сильно ранило, осколок попал вот сюда. – Он кладет ладонь на правую сторону груди. – Думали, что не довезут до базы – помру по дороге от потери крови. Но я не помер. Отлежался в госпитале, рана зажила. А в моей канадке осталась здоровенная дыра. Как раз в начале кампании нам выдали новые куртки, американские, мы их называли канадками. Сверху плотная непромокаемая ткань, снизу мех. Капюшон, тепло, не дует. До сих пор злюсь, как вспомню: на мне дырка зажила, а на канадке так и зияет. Испорчена хорошая вещь, а вещевики ведь никогда не торопятся выдать новую… Улавливаешь мысль, племянник?

– Пока нет.

– Я тоже не сразу понял. Так только – мыслишка мимолетная. А после войны поступил на биологический факультет – тогда-то и задумался всерьез. Понимаешь, вот кожаная обувь, изнашиваются подошвы, верно? А живой человек ходит босиком, тоже протирает кожу, а она снова нарастает. И я подумал: нельзя ли сделать так, чтобы неживая кожа, подошва, тоже самовосстанавливалась?

– Напрасный труд, – говорит Михаил. – Кожа для подметок теперь почти не применяется. Синтетика, полиуретан…

– Экой ты фарисей, братец… Полиуретан!.. Я же про философскую проблему толкую. Ну-ка посмотри на явление износа с высоких позиций. Все случаи сводятся к двум категориям. Первая – постепенный износ. Пример – те же ботинки. Хоть из кожи, хоть из синтетики. Ступил в новых ботинках на землю – начался износ. Точно определить, когда они придут в негодность, трудно. Индивидуальное суждение, верно? Один считает, что изношены, и выкидывает. Другой подбирает их и говорит: фу, черт, почти новые ботинки выбросили, дай-кось поношу.