Читать книгу - "Стеклобой - Михаил Перловский"

Двери вокзала были закрыты, движения в толпе не наблюдалось, людская масса покачивалась, как море, иногда выбрасывая на берег двух-трех человек, отчаявшихся дождаться хоть чего-нибудь. Кто-то отходил и закуривал, кто-то чертыхался, выбираясь из-за спин и плеч, и, не оглядываясь, уходил в переулки.

Над толпой возвышались транспаранты и флаги, но невозможно было разглядеть, что на них написано. И смысл всегородского собрания Романов уяснить никак не мог — что будут делить, между кем и по каким правилам.

— Ишь ты, все здесь, никто не хочет в стороне стоять, всем свой кусок нужен. Но погодите, я своего не отдам, мне причитается, и уж побольше, чем некоторым. А ежели не захочет Маргарита выделить мне, так я и к мужикам пойду. И в правление пусть берут, я еще сама порешаю, кому и что тут раздавать, — Степанида говорила, заводясь все больше и больше, и Романов понял, что ей страшно. Страшно остаться одной перед обозленными, разгоряченными людьми.

— Всем поровну! Справедливость! — внезапно раздался над площадью мужской хриплый бас, и женские голоса подхватили эти слова со всех сторон. Романов увидел, как над головами показалась арматура и дубинки, толпа вскипела и как волна ударилась о вокзальные двери.

Из-за облаков вышло солнце, и Романов восхищенно присвистнул. Вокзал издалека выглядел ажурным и воздушным, полупрозрачным. Многочисленные арочные своды пропускали воздух и свет сквозь себя, словно приподнимая махину над землей.

— Пойдем в обход, — Степанида больно толкнула его в плечо. — Нет нам здесь дороги, да и вся обедня внутри. Через бойлерную двинем.

Они обогнули площадь, держась на внушительном расстоянии от разгоряченной толпы, перелезли через упавшую секцию забора и некоторое время плутали среди хозяйственных построек. Пахло дегтем и чем-то горелым. Степанида уверенно затащила его на черную гору угля, и оттуда они перепрыгнули на железную площадку, которая окружала второй этаж бойлерной. Степанида чуть не рухнула вниз, и Романов терпел, пока она, вцепившись в его руку, карабкается под перилами.

Степанида отдышалась и сказала:

— Здесь полезем, сразу на рельсы, а уж оттуда внутрь вокзала. Ты быстрее ногами перебирай, заметят и положат тебя как раз поперек рельс.

Наконец-то мы с тобой попрощаемся, подумал Романов. Пути и платформы — и есть мой пункт назначения, а дальше ты мне не нужна со своим ружьем.

Возле двери с замком, который Степанида принялась сбивать прикладом, очень скоро объявился небольшой потертый мужичок с флагом на плече. Он молча стоял, засунув руки в карманы и наклонив голову.

— Шел бы ты, — грозно оглянулась Степанида.

— С бабами у нас нынче объединение, — произнес он, и стало ясно, что он еле ворочает языком. — Мы празднуем об-обобщий фронт! — выговорил он.

— Иди, фронтовик, — толкнула его Степанида так, что он еле остался на ногах.

— Там ворота сломали, праздник без тебя начнут, — сказал ему Романов.

— Лечу, — кивнул мужик в ответ, спустился вниз и направился к вокзальной площади, держа флаг, как рыцарское копье.

Внутри бойлерной было темно и пахло мазутом, Степанида дернула рычаг, и вниз ухнули с ржавым скрипом створки погрузочного люка.

— Прыгай, — скомандовала она.

Романов увидел под ногами серые доски, до них было метра два и он, не оборачиваясь, прыгнул. Доски охнули под ногами. Романов осмотрелся — по дальней платформе, накалывая мусор на острую палку, прогуливался в оранжевом жилете мальчишка. Он привычным движением засовывал палку в брезентовый мешок, сжимал ее рукой, доставал и двигался дальше, бодрый, как маленький пылесос. В отдалении стояла тетка в костюме проводницы, держа под мышкой два туго свернутых флажка.

— Поезд, они ждут поезд, — сам себе сказал Романов. — И там наверняка мои пацаны.

И снова размышления о пацанах остановили поток его мыслей, будто бурлящая кружевная пена ручья застыла на месте в лед.

Он вспомнил, как через год после переезда к бабушке Варваре он лениво курил на кухне, выглянул в окно, а затем, налету схватив куртку, в две секунды оказался во дворе. Там соседи обступили плотным кольцом пацанов. Главный пострадавший — народный художник Геннадьев — был в первом ряду. Пацаны, видите ли, слегка поправили его эпическое полотно на стенах трансформаторной будки. Изображенная там Бородинская панорама приобрела свежую, хотя и слегка комическую трактовку, и возмущенный художник взывал к милиции, не забывая упомянуть о телесных наказаниях. А при появлении Романова он заговорил о селекционном садоводстве, в том смысле, что яблоки упали от яблони недалеко.

Романов сам удивился тому, как приятно ему было слушать эту речь. Он был уверен, что пытается эти самые яблоки привязать к своим веткам насильно. Романов с трудом удержался, чтобы не дать этому доморощенному Микеланджело по морде, потому что иначе пацаны будут знать, что бить человека — можно. И всю обратную дорогу он нес с собой новую мысль — это называется быть отцом.