Читать книгу - "Американка - Моника Фагерхольм"

Ей надо было отыскать кучу вещей, пока Сандры не было. Доказательства. Но Дорис этого не сделала. Она ничего не сделала.

Она на все наплевала и пошла к Мике Фрибергу.

Но пистолет она нашла и прихватила с собой.

— Не нравится мне, когда ты такая, — сказал Мике. — Ругаешься и ведешь себя как подросток. Ты ведь совсем не такая. В тебе есть стиль.

— К тому же у тебя хороший голос.

— Давай будем петь вместе, — объявил Мике Фриберг. — Создадим ансамбль. Фольклорный ансамбль Мике.

Пистолет. Лиз Мааламаа. Любовь, которая умерла. Красный дождевик на Лорелей Линдберг и на американке.

И номер телефона, которого на самом деле не существовало.

Сандра, что произошло?

Сандра. Где на самом деле Лорелей Линдберг?

И рисунок на карте Бенку. Женщина в бассейне. Она старалась о нем забыть. Специально.

От этого такая тяжесть на душе, что не хочется в этом копаться.

— Ты правда так считаешь, Мике?

— Ты о чем, Дорис?

— Что я могу петь?

— Конечно.

— Ну что, споем тогда?

Они были Крысами. Ходили от дома к дому, от виллы к вилле, по пустынному Второму мысу. Это было поздней осенью чаще всего в середине недели, до того, как выпал снег; и все принадлежало им. Крысы, они забирались в дома; иногда это получалось легко, без усилий (открытое окно, дверь, которую не заперли как следует), а иногда сложнее (приходилось разбивать окно, или еще что-то), но им всегда все удавалось. Пробравшись в дом, они ходили из комнаты в комнату, с этажа на этаж — от подвала до чердака: открывали шкафы и ящики, рылись в содержимом. В кухнях ели чужие кексы и бутерброды, роняя крошки на пол, совали пальцы в банки со старым мармеладом и мазали им бутерброды, друг дружку, а иногда и мебель. Швырялись крупой, макаронами и рисом.

Сидели на диванах и креслах в чужих гостиных и на верандах. Диванная группа, ну и выраженьице! Сольвейг, например, здорово могла его ввернуть. «Иди, сядь здесь на диванную группу, Ярпе». И Ярпе приходил, откупоривал свое вечное пиво, и пена капала на чехлы, которыми были накрыты диваны и кресла. В чужих гостиных с каминами они зажигали длинные спички для костра и прикрепляли их к кафельным стенам над огнем. Оставались, конечно, следы, но их можно было отмыть, слишком опасно это не было.

Они были Крысами. Ярпе, Торпе, Сольвейг и еще несколько. И Рита, Рита-Крыса в первую очередь. Она была заводилой. Странно, потому что на самом деле ей было совершенно полностью безмерно, плюс-минус ноль, все равно, НИ ФИГА это для нее не значило. Времяпрепровождение, такое же бессмысленное, как и всякое другое.

Полистать оставленные газеты, вырвать парочку страниц, сделать самолетик, вставить НЕВЕРНЫЕ БУКВЫ здесь и там в кроссворды, оставленные незаконченными на столе. Напоминания о минувших летних забавах, о которых теперь надо было забыть. Но слишком опасно это не было. Просто шалость.

Посмотреть в чужое окошко.

Полюбоваться чужим видом из окна. Таким изысканным.

Осень выдалась на редкость дождливая и ветреная. С затяжными дождями и бурями; обычно Крысы орудовали на Втором мысе, когда было темно. Хоть глаз выколи. Ничегошеньки не видно. Даже кончиков пальцев.

Они могли объявиться где угодно. И — пфф! Дышали на стекло и рисовали фигурки. Никаких непристойностей, это слишком по-детски. Глупые слова. Бессмысленные.

— Мы тута были, — сказал Ярпе-Крыса и нарисовал солнце-лицо на запотевшем стекле.

— Ах, черт! — подхватывала Сольвейг-Крыса, тоже подышала на стекло и нарисовала еще одну солнечную рожицу рядом. — Теперича нас тута двое. — Последнее на местном говоре, на котором любила говорить Сольвейг, означало: «Теперь нас двое. Это мы вдвоем».

«Ах, черт!» Как-то раз, напившись, Рита-Крыса разбила рукой оконное стекло. Но это случилось позже, и она была пьяна в стельку. Это произошло в Стеклянном доме. Стеклянный дом был у Крыс на особом счету, туда допускались не все. Сольвейг и Рита, да. Так что это вовсе не Крысы захватили Стеклянный дом и учинили разгром в Зимнем саду.

А только несколько человек.

Когда Сольвейг входила в раж, ее было не остановить. Она передразнивала дачников со Второго мыса, их речи.

Конечно, легко было над ними смеяться: над тем, как дачники старались выказывать, как они сами это называли — «свободное и равное» отношение к «местному населению». Забавно было над этим потешаться, ведь их не было рядом, и они не могли вмешаться. Тех, кто «понимали скупые преимущества жизни в шхерах» и так далее, хотя на самом деле, помимо Второго мыса, никаких шхер и не было, так — несколько одиночек-рыбаков жили в Поселке, но в основном вдалеке от моря, и им приходилось пришвартовывать свои лодки у арендованного причала по соседству с новым пляжем, потому что часть побережья была в частном владении.

Об этих преимуществах твердили во всеуслышание, словно точно знали, о чем, собственно, речь. Рита услышит это своими ушами через несколько лет, когда приедет в город у моря и поселится у семейства Бакмансонов. Но не от самих Бакмансонов, они такого не говорили (И это укрепляло солидарность Риты с Бакмансонами, те были с одной с ней планеты).

Когда она услышит эти разглагольствования в городе у моря, то решит, что они ничего не понимают. И это так ее разозлит, что она на какой-то миг — но лишь на миг — подумает: а не бросить ли ей все и не вернуться ли домой.

Но сразу же, с другой стороны. Домой. Что такое дом? Уж точно не дом кузин и не сторожка Сольвейг (перебравшись к Бакмансонам в город у моря, она перестала думать «сторожка Риты и Сольвейг», а только «сторожка Сольвейг»).

А Сольвейг продолжала водить компанию с Крысами. Это было так гадко.

Для нее-то осенью Крысы были уже пройденным этапом. Никчемным и лишенным смысла, времяпрепровождением.

Рита с Торпе в лодочном сарае. Она лежит там, и бюстгальтер болтается у нее на шее, Торпе Торпесон только что вошел в нее, настойчиво и в то же время возбуждающе. Но она никак не может расслабиться, даже сейчас. Она лежит на спине, раскинув ноги, на том же самом топчане, на котором когда-то лежала американка, смотрит на гитару на стене, она так там и осталась висеть, потрескалась от мороза, струны оторвались и закрутились, словно локоны; и пока Торпе продолжает, она, возможно, думает: «Есть во всем этом что-то некрофильское». Это звучит ужасно, у нее все холодеет внутри от этой мысли. И тогда в ней просыпается нежность к Торпе Торпесону, он здесь рядом, он согревает ее.

Был один из редких звездных осенних вечеров, лежа рядом с Торпе, Рита видела лишь небо и звезды — это было так красиво, так удивительно.

Но вдруг стало необычно темно. Темный силуэт закрыл окно. Тень человека. Это был НЕ Бенгт, потому что Бенгт для разнообразия был совсем в другом месте.