Читать книгу - "Исход - Светлана Замлелова"

Наталья Максимовна так зарапортовалась, что и сама не заметила, как сказала нелепицу, чем вызвала настоящий взрыв хохота в зале. Во всяком случае, несколько мужских голосов отозвались дружным смехом на её слова. Улыбнулся даже адвокат.

– Что вы хотите сказать, свидетельница Штерн? – спросил прокурор.

– А то, – не растерялась Наталья Максимовна, – что молодой особе кроме как от мужа или родителей такие средства взять неоткуда, если она не занимается публичным ремеслом. Я не первый год на свете живу, меня не обманешь…

Ольга, не поднимая глаз, изучала рукав своего халата. И время от времени на сером рукаве стали появляться маленькие пятна с неровными краями.

– …И вдруг на её пути, – продолжала тем временем Наталья Максимовна, – предстал чистый, наивный и при этом обеспеченный молодой человек, искренне ей симпатизирующий и позволивший себе увлечься ею… (платочек) Но она, будучи по складу своего характера авантюрной, тут же поняла всю выгоду этого знакомства и поспешила им воспользоваться. Когда же он наконец разгадал её планы, она убила его!..

И снова платочек был извлечён на свет Божий и прижат накрепко к глазам.

– Какие у вас основания утверждать, что убийство было умышленным? – поинтересовался прокурор. На что Наталья Максимовна всплеснула руками и, глядя на прокурора как на несмышлёныша, объявила:

– Я – мать! Я знаю, что происходит с моим сыном… Когда он был в больнице, куда его увезли от этой особы, отказавшейся ухаживать за ним дома и ни разу не явившейся в больницу, чтобы проведать его, мы много и долго с ним говорили! Он сказал, что хотел бы порвать с ней, но боится… боится её буйства. Тогда я как мать – а любая мать меня поймёт – постаралась оградить своё дитя. Я увезла его к себе на квартиру, но она добилась свидания. И вот…

Тут уж Наталья Максимовна по-настоящему разрыдалась. В зале, точно аккомпанемент, раздались женские всхлипы. Председатель собрался было прервать показания свидетельницы, но она, гордо выпрямившись и сверкнув на председателя глазами, заявила, что готова ответить на все вопросы. Тогда выступил адвокат и спросил:

– Скажите, свидетельница Штерн, когда подсудимая жила ещё в Харькове, вы допускали к общению с ней своих младших сыновей?

Вопрос Наталье Максимовне не понравился. Она насупилась.

– Что это значит – «допускала»?

– Хорошо. Другими словами, вы не препятствовали этому общению?

– Нет, – осторожно сказала Наталья Максимовна, – не препятствовала.

– А почему вы не препятствовали общению ваших малолетних детей с публичной женщиной?

В зале опять поднялся шум, и послышался мужской хохоток.

– Я же не знала…

– Но вы только что сказали, что не сомневались в характере деятельности подсудимой. «Я не первый год на свете живу, меня не обманешь», – вот ваши слова, сказанные только что.

– Так и что же?..

– Значит, вы, зная, что подсудимая занимается или занималась публичным ремеслом, не имели ничего против общения с ней ваших малолетних детей. Кроме того, вы никаким образом не препятствовали отъезду вашего старшего сына в обществе подсудимой в Москву, несмотря на то, что ваше материнское сердце настойчиво подсказывало вам, кто есть кто в этой истории.

– Так и что же? – повторила Наталья Максимовна.

– Ничего-с… – с деланным безразличием произнёс адвокат. – Ровным счётом ничего-с.

Больше вопросов адвокат не стал задавать, словно довольствуясь впечатлением, произведённым путаницей Натальи Максимовны. А суд пригласил свидетеля Сикорского, заявившего, что подтверждает слова свидетельницы Штерн о нечестных намерениях подсудимой и об умышленном характере совершённого преступления. На вопрос прокурора об основаниях для таких утверждений Сикорский сказал, что слышал от убиенного, как сожительница грозила тому преследованием. Когда прокурор спросил об отношениях убитого с подсудимой, свидетель Сикорский, не преминув усмехнуться, сообщил следующее:

– Какие там отношения!.. Жил с ней, потому что удобно – дурной болезни боялся, а тут – всё чисто, удобно… Она, – он кивнул в сторону Ольги, – другое дело. Она влюблена была и бегала за ним, всё боялась, что он её бросит. Правильно боялась, он и бросил бы – на что она годилась?.. Она и раньше на него наскакивала, только что и вся разница, что без оружия… Так то он при ней был. А когда бросил, она могла и убить… Сгоряча вполне могла…

На это председатель заметил, что Сикорский сообщает суду не факты, а домыслы. Но Сикорский парировал, что домыслы свои основывает на знании убитого и его отношений с подсудимой. Тогда спросил адвокат: знает ли свидетель о переписке Садовского с Ламчари. На что свидетель усмехнулся и объявил, что чужими письмами не интересуется. Тогда адвокат предъявил письма и, с разрешения суда, огласил несколько цитат.

«Оленька, кошечка моя пушистая, – равнодушно зачитал адвокат, – если бы ты знала, как я скучаю и волнуюсь за тебя! Волнения вообще так много, что нахожусь в постоянном напряжении. Как-то я сдам экзамен? Примет ли нас тот высокий чин, о котором я говорил тебе в Москве? Помогут ли мне рекомендации? И что там поделывает моя кошечка? Вот такие вопросы мучают меня всё время». Какая-то дама в притихшем зале шумно вздохнула. А в другом месте послышалось шмыганье.

«Как подумаю, какими мы были дураками в Москве – смеяться хочется! – подлил адвокат масла в огонь. – Как ты могла подумать, кошечка моя, чтобы я тебя бросил?! Кто внушает тебе такие нелепые мысли? Гони прочь этого клеветника! Ты – моя, и только моя…»

– Или вот такая телеграмма, – сказал адвокат и прочитал:

– «Зачислен в комплект. Ищу квартиру. Жду в сентябре. Целую Сергей».

Шум в зале нарастал, и уже несколько носов хлюпали в разных углах.

– Скажите, свидетель, – торжественно начал адвокат, – как по-вашему, может ли в разлуке писать такие письма мужчина, живущий с женщиной, как вы говорите, только из боязни заразиться дурной болезнью?

– Откуда мне знать? – не задумываясь, объявил Сикорский, не забыв усмехнуться, по неизменной своей привычке.

На этом с ним распрощались. Зато следующий свидетель произвёл настоящий переполох в зале окружного суда, поскольку им оказался не кто иной, как Семён Давыдович Ламчари, отец подсудимой. Ольга, добровольно оторвав глаза от рукава своего халата, вся подалась вперёд. Казалось, ещё немного, и она кинется через оградку в зал. Но сам Семён Давыдович особенной радости при виде дочери не выказал и только раз бросил на неё взгляд, полный, скорее, неприязни, нежели отеческой нежности. Ольга отметила, что отец сильно постарел и ходит теперь, опираясь на палку, чего никогда прежде не было. Сердце у неё сжалось, и все обиды враз улетучились. Ей, и правда, хотелось если не кинуться к отцу, то хотя бы перехватить его взгляд и глазами сказать ему то, о чём невозможно было поведать с помощью слов. Но Семён Давыдович оказался непреклонен.