Читать книгу - "Когда я был настоящим - Том Маккарти"

Позже, вечером того же дня, я лежал у себя в ванне, отмокая, созерцая трещину. Последний ученик пианиста ушел, и он начал сочинять: сыграет фразу, потом надолго остановится, прежде чем снова ее сыграть, привесив к концу новую полуфразу. Внизу потрескивала и скворчала печенка. Я чувствовал ее запах. Он по-прежнему был не вполне таким, как надо, — в нем по-прежнему присутствовал этот горьковатый оттенок, напоминавший кордит. Я снова упомянул это в разговоре с Назом, когда закончил принимать ванну.

— Постараемся исправить, — сказал он мне. — Ну, а помимо этого, как, на ваш взгляд, все прошло?

— Все прошло… ну, в общем… — начал я, не зная, что ему сказать.

— Вы считаете, успешно?

Успешно? Трудный вопрос. Что-то получилось, что-то нет. Моя рубашка слегка зацепилась за разделочную доску, зато холодильник открылся идеально. Хозяйка печенки придумала эту замечательную реплику, но потом, пытаясь реконструировать свои движения в третий раз, уронила мешок. И еще, конечно, проблема с запахом. Но можно ли назвать это успехом? Успехом в чем? Рассчитывал ли я, что все мои движения мгновенно станут слитными и безупречными? Разумеется, нет. Рассчитывал ли я, что обходного пути через понимание, которым я, что бы ни делал, вынужден был идти весь прошлый год — всю свою жизнь, — удастся избежать вот так, сразу: взять и срезать, ненужный нерв, слепой рукав реки, который испарится сам? Нет — над этим придется работать, много работать. Но сегодня мои движения были другими. Ощущались по-другому. И мои мысли тоже, мое сознание вцелом. По-другому, лучше. Это было…

— Это было начало, — сказал я Назу.

— Начало? — повторил он.

— Да. Очень хорошее начало.

В ту ночь мне снилось, что я и весь мой персонал — Наз, Энни, Фрэнк, хозяйка печенки, и пианист, и мотоциклист-любитель, и консьержка, и ученик, плюс все подчиненные Наза, Фрэнка и Энни, координаторы, мелькающие за дверьми, люди, следящие в здании напротив, а также их помощники, — мне снилось, что все мы соединились вместе — физически, взявшись за руки и встав друг другу на плечи, словно труппа цирковых акробатов. Соединившись вместе таким образом, мы выстроили фигуру, похожую на самолет. Это был старый, примитивный самолет — биплан, из тех, на каких пионеры авиации, возможно, выполняли рекордные трансатлантические перелеты.

Поднявшись в воздух, мы, не нарушая строя, летали над моим домом и окрестными улицами. С высоты нашего полета виден был двор с деревьями и качелями, с лужицей масла под мотоциклетным мотором. Во дворе видны были и мы сами, наши реконструированные дубли: мотоциклист-любитель, стучащий и откручивающий болты; я сам, лежащий под качелями. Видны были коты, шмыгающие по красным крышам. Если заложить вираж на север и немного спланировать, видно было здание Наза, сине-белое снаружи, с антеннами на крыше. В окна его верхнего этажа видны были дубли сотрудников из офиса Наза — они координировали действия в моем доме. Эти действия тоже было видно через ставшие прозрачными стены: хозяйка печенки, кладущая наземь свой мешок, разговаривающая со мной, проходящим мимо, пианист, репетирующий своего Рахманинова, консьержка, ученик — все до единого.

Мы снова сделали вираж и увидели стадион с белой, красной и желтой разметкой. Там бегали спортсмены, совсем как тогда, когда я был в коме. Я снова вел репортаж. Все шло гладко, удачно, пока я не заметил, что рядом с воротами лежат эти старые, замасленные части эскалатора — те самые, которые я видел тогда разложенными на станции «Грин-парк». Как только я их увидел, все пошло наперекосяк. Все перепуталось: действия в моем доме, подчиненные Наза, спортсмены и репортаж — все. Спортсмены спотыкались, натыкаясь друг на друга; поток моей речи прерывался и пересыхал; мусорный мешок у хозяйки печенки лопался, разбрасывая протухшие, заплесневелые шматы несъеденной печенки по всему двору; цепи качелей обрывались; черные коты орали и гонялись за собственными хвостами. А тут еще наш самолет — самолет, который мы выстроили, переплетясь телами: мотор его глох, он круто пикировал вниз, на землю, поверхность которой сминалась, будто старая жестянка…

За секунду до катастрофы я проснулся в холодном поту и почувствовал неприятный запах застывшего жира.