Читать книгу - "Человек, который плакал от смеха - Фредерик Бегбедер"

Как-то раз меня вызвали в кабинет начальницы. За неделю до этого, в четверг, я вышел в прямой эфир с мобильника, застряв в жуткой пробке на въезде в Байонну^[300]. То есть немного так перешел черту. Пол в кабинете программного директора был покрыт толстым ковром, у стен стояли стеллажи с дисками, подписанными книгами, стопками DVD. На меня все это «искусство» в герметичной упаковке производило печальное впечатление. Бессмысленные траты на доставку.

Франсуаза Башло открытым текстом заявила, что я больше не смогу выходить в прямой эфир с Атлантического побережья, придется каждый четверг являться в Париж, но радиостанция не будет оплачивать ни дорогу, ни отель. Иными словами, оставаться было невыгодно, но она не хотела меня отпускать.

— Ты расторможенный, взрывной, мне нравится твое аудио-спа, обожаю, когда ты подражаешь Модиано, это высший класс! Ну, неделя на неделю не похожа, ты нестабилен, но это часть твоей оригинальности. Никогда не знаешь, что ты сделаешь в следующий момент. Ты рискуешь, и это хорошо.

Она попросила об одном — не «гулять» допоздна накануне.

— Понимаешь, слушателям не очень нравится просыпаться под голос, от которого несет водкой.

— Но ведь люди именно такого и ждут, разве нет? Меня, усталого… меня, невыспавшегося… Французов это забавляет!

— Ты не обязан удовлетворять народные запросы. Ты был ужасно забавным в радиопередаче «Маска и Перо» с Гарсеном во время президентской кампании^[301]. Хочешь, чтобы тебя считали лунатиком, соври! Говори, что не сомкнул глаз, хотя премиленько храпел восемь часов!

Неудобно, когда тобой руководит умный человек. В моей антикапиталистической трилогии будет трудно изобразить ее злючкой. Настоящий идиот в этой истории конечно я. Хотел поиграть в нигилиста, не сводя счеты с жизнью. Мечтал стать камикадзе, не подорвавшись на подступах к «Стад де Франс». Самоубийство в радиоэфире оказалось единственным вариантом, совмещающим публичное саморазрушение и физическую трусость.

— Большинство слушателей France Publique составляют преподаватели, — продолжила свой критический разбор Франсуаза. — Они терпеть не могут лодырей вроде тебя. Сектанты! Общественная служба — их матрица, основной критерий, родной дом. Они облаивают нас всякий раз, когда ты являешься в студию, держа руки в карманах! Делай вид, что работаешь, даже если ни черта не делаешь.

(Она, видно, не поняла, что все происходит ровным счетом наоборот.)

— Ведущий мне не помогает, — подал я голос. — Я был знаком с системой охлаждения динамиков немецкой фирмы «Блаупункт», способной на большее сочувствие.

— Ну что ты хочешь, Натан защищает себя… Он не может дружить со всеми вокруг, ему нужно быть очень внимательным и следить за хронометражем.

Я ощущал, как седеют мои волосы.

Я мечтаю об обозрении, которое будет вызывать слезы, а не смешить. О меланхоличном до ужаса обозрении. Каждое утро я буду рассказывать обо всем, что исчезает, об умирающих гениях, о гибели птиц и кашалотов, о тоске старения и обезображивании моей родины… Я мечтаю спеть осанну Грузии, описать дом моей мечты близ Тбилиси, окруженный зарослями шиповника, где вино течет рекой, а хлеб с сыром называется «хачапури». Такова моя тайная утопия. Я жажду, заливаясь слезами, прочесть обозрение, состоящее из одного слова: «Хачапури…» — чтобы слушатели задумались над его значением.

Побывав Че Геварой из Café de Flore^[302], хочу стать Гражданином Кейном^[303] в Тбилиси.