Читать книгу - "Рассказы Фата-морганы - Джонатан Литтел"

едва виднелись в тусклом свете — я побежал трусцой, как на пробежке. Неопределенного цвета стены тянулись мимо; порой мне казалось, что я вижу пустоту или, во всяком случае, более темный участок стены, мне было сложно об этом судить; время от времени ткань куртки шуршала по стене, и я возвращался на середину коридора, который, должно быть, слегка изгибался, но почти незаметно, ровно настолько, чтобы я сбивался с курса; я успел вспотеть, хотя здесь было не жарко и не холодно; я равномерно дышал, каждые три шага вдыхая безвкусный воздух и выдыхая его почти со свистом; локти я прижимал к телу, чтобы не удариться о стены, которые то приближались, то отдалялись, словно коридор извивался, подобно змее. Впереди ничего нельзя было различить, и я двигался почти наугад, потолка тоже не было видно; может быть, я бежал уже под открытым небом, а может быть, и нет. Сильно ударившись обо что-то локтем, я машинально потер его и повернулся: на стене, выступая из сумрака, что-то поблескивало. Я протянул руку: это была дверная ручка, я повернул ее, и дверь отворилась, увлекая меня за собой. Я оказался в знакомом саду, где царили спокойствие и безмятежность: сияло солнце, пятна света покрывали аккуратно подстриженные листья плюща и бугенвиллии, которые оплели беседку; поодаль из земли тянулись переплетенные стволы старой глицинии, покрывавшей своей листвой высокий фасад дома, который нависал надо мной, словно башня. Было жарко, я вытер с лица бисеринки пота рукавом. Затем вошел внутрь. Из приоткрытой двери в конце коридора до меня донеслись странные звуки — довольно низкие взрывные согласные вперемежку со свистом; ребенок, должно быть, играл в солдатиков, сшибая одного за другим среди шквала взрывов и выстрелов. Я не стал ему мешать и направился к винтовой лестнице, которая вела на второй этаж; на площадке меня на мгновение остановил ироничный, устремленный в пустоту взгляд «Дамы с горностаем» с большой репродукции, висевшей там. Женщина была на кухне; при звуке моих шагов она положила нож, повернулась с улыбкой, подошла ко мне, прижалась и нежно поцеловала. На ней было легкое жемчужно-серое домашнее платье. Я погладил ее бедро, скрытое тканью, и, вдыхая запах вереска, миндаля и мха, зарылся лицом в светло-рыжие волосы, собранные в нарочито небрежный пучок. Она тихо засмеялась и освободилась от моих объятий. «Я готовлю обед. Осталось чуть-чуть». Провела кончиками пальцев по моему лицу. «Малыш играет». — «Знаю. Слышал, когда вошел». — «Можешь его искупать?» — «Конечно. Ты хорошо провела день?» — «Да. Я забрала фотографии, они наверху, на комоде. Да, вот еще что, у нас проблемы с электричеством. Соседка звонила». — «Что говорит?» — «Напряжение, видимо, скачет. Из-за этого у них отключается электричество». Я нахмурился. «Она явно не в себе. Мы дважды проверяли проводку. С профессиональным электриком». — «Да, знаю». Я развернулся и пошел вниз. Звуки сражения стихли. Я зашел в соседнюю с детской ванную, включил воду, проверил, чтобы она не была слишком горячая, и оставил ванну наполняться. Затем открыл дверь в детскую. Ребенок был в одной футболке; сидя с голым задом на корточках, он снимал на цифровой фотоаппарат маленьких оловянных всадников с пиками и ружьями, которые были аккуратно расставлены на коврике, расстеленном поверх серой плитки. Мгновение я смотрел на него, как сквозь стеклянную стену. Потом подошел и легонько шлепнул по заду: «Пора мыться, пошли». Он выронил фотоаппарат и с визгом бросился ко мне в объятия. Я взял его на руки, отнес в ванную, снял с него футболку и посадил в воду. Он тут же начал плескаться, смеясь и брызгая водой на стены. Я смеялся вместе с ним, но в то же время, отступив назад и прислонившись к двери, наблюдал, как он опускается с головой под воду.

За едой ребенок, сидя между нами, болтал о своих сражениях. Я рассеянно слушал его, смакуя холодное белое вино и обжаренные в чесноке лангустины. Женщина, чье тонкое лицо обрамляли выбившиеся из узла локоны, тоже, улыбаясь, пила вино. Наконец ребенок замолчал, впившись в лангустин и пытаясь раскусить его клешню маленькими молочными зубками; я утерся салфеткой и потрепал его кончиками пальцев по светлой, как у матери, голове. Поев, он быстро убрал за собой посуду и помчался по лестнице, вытирая жирные пальцы о пижаму; вслед ему неслись мягкие упреки матери. Она пошла вниз, чтобы его уложить, а я закончил убирать со стола и, тщательно вымыв руки, принялся допивать вино. На стереосистеме лежала коробка с дисками — недавняя запись «Дон Жуана»; я поставил третий диск и, сев у панорамного окна, закурил маленькую тонкую сигару, разглядывая шафрановые крапинки вечернего света среди зелени сада. Командор вот-вот должен был явиться на ужин, и я задумался о значении этого грозного нравоучительного персонажа. Он требовал, чтобы взбунтовавшийся сын подчинился его закону; но разве тот не пронзил его еще в начале первого акта? По-видимому, толку от этого было немного, потому что вот он вернулся, еще более монументальный и смертоносный, сокрушитель всех наслаждений. Конец надвигался, но сын изо всех сил боролся за каждую пядь, как упрямый мальчишка, изворотливый и непокорный, отказываясь подчиниться этому мертвому, устаревшему, удушающему закону даже под угрозой смерти. Снаружи смеркалось, я встал и зажег одну за другой лампы в гостиной. Затем налил себе еще бокал. Диск уже заканчивался, оставалась только маленькая финальная буффонада, которая звучала, как последний отголосок глумливого хохота этого строптивого проказника. Вскоре женщина снова поднялась ко мне, и я последовал за ней наверх. Ее бедра мягко покачивались в полумраке лестницы. Пока она была в душе, я мельком проглядел фотографии, лежавшие на комоде: на всех был я вместе с ребенком, в разное время и в разных местах — в цирке, на пляже, на лодке. Ни одна из них не задержала мой взгляд, и я положил их обратно, прежде чем начать раздеваться, рассеянно изучая свое худощавое мускулистое тело в большом вертикальном зеркале рядом с дверью. Со спины мое тело показалось мне почти женским, я стал рассматривать свой зад, белый и круглый. Когда она вышла из ванной, голая и все еще мокрая, обвязав свои длинные волосы полотенцем, я притянул ее к себе за плечи и толкнул на покрывало из плотной золотистой материи, расшитой длинными зелеными стеблями травы. Тихо вскрикнув, она упала на живот, и я, протянув руку, выключил свет. Теперь комнату освещало только бледное сияние луны; из окон, за которыми резко вырисовывались безумно перекрученные побеги глицинии, оно струилось