Читать книгу - "Рассказы Фата-морганы - Джонатан Литтел"

же закутался в одеяло и с трудом добрался до лестницы, которая скрипела под моим весом, пока я кое-как спускался, напрягая все силы, чтобы не упасть. Мои вещи действительно были там, где она сказала; но моя шляпа осталась в другой комнате, не говоря уже о куртке с бумажником и сигаретами. Но пройти через ванную, которая, должно быть, лучилась от избытка жизни этой. девушки, было выше моих сил, а ключ от двери на лестницу остался как раз в кармане моей куртки. Я стал обдумывать свое положение, но голова была как в тумане, мысли путались и противоречили одна другой; дождь, продолжавший барабанить в вентиляционной шахте, добавлял головной боли, поскольку о том, чтобы выйти под ливень в одной рубашке, нечего было и думать, но я был не способен на новую встречу с этой невозможной девчонкой, другие же варианты пока не приходили мне в голову. Я мог бы еще долго там оставаться, прокручивая в голове эти мысли, но стоило мне шевельнуться, как в большом круглом зеркале, прислоненном к стене, мелькало отражение слишком фрагментированное и агрессивное, чтобы быть моим, и мне было от этого не по себе. Обуреваемый сомнениями, я открыл дверь в коридор: там стоял раскрытый и перевернутый большой зонт из светло-коричневого брезента, с которого на старый красный ковер стекала вода. «Это решает дело!» — радостно воскликнул я, сжав черную кожаную ручку. Прислонившись к перилам, я потряс зонт, обрушивая на ковер и лавандовый пол дождь крохотных капель, затем сложил его и стал спускаться по лестнице, наваливаясь всем весом на рукоятку в тщетной попытке контролировать свои члены, которые меня не слушались и норовили двигаться каждый в своем направлении.

Спрятав голову и верхнюю часть тела под раскрытым зонтиком, я шагал под дождем и радовался как ребенок, но не переставал испытывать легкую тревогу: я озирался кругом, всматриваясь в деревья и машины, припаркованные вдоль тротуара, но не замечал ничего необычного. Редкие прохожие, прикрываясь от потоков воды кто зонтом, кто просто держа над головой журнал, шли торопливым шагом каждый к своей цели и не обращали на меня никакого внимания. Добравшись до дома, я отпер ворота и, аккуратно закрыв их за собой, прошел через палисадник и позвонил в дверь. Мои ботинки и задняя часть брюк были мокрые, но это меня мало беспокоило; звоня, я рассеянно отметил, что лучше держусь на ногах. Дверь открыла уже немолодая женщина: «О, это вы! Мы всё гадали, куда вы пропали. Малыш болен». Сложив зонтик, чтобы поставить его в специальный цилиндр, я прошел за ней по длинному коридору, украшенному репродукциями, в детскую, оставляя на полу влажные следы. Мальчик лежал, съежившись под несколькими одеялами темного цвета, подолгу сотрясаясь от пробегавшей по его телу дрожи. Протянув руку, я дотронулся пальцами до его пылающего лба и погладил мокрые от пота волосы. «Врач приходил?» — спросил я, не оборачиваясь, у женщины, державшейся позади, у двери. «Да. Он сделал ему укол». — «Когда?» — «Это было утром». Я заметил пузырек с таблетками рядом с кроватью, взял его, прочитал этикетку и поставил назад. «Это врач оставил?» — «Да. Велел давать ему каждые четыре часа». — «И вы делаете, как было сказано?» — «Да, можете не сомневаться». На низком столике рядом с лекарствами стояли графин с водой и стакан; я осторожно перевернул ребенка на спину и, приподняв ему голову, поднес стакан к его губам. «Пей, — сказал я ему, надо пить». Он не открыл глаза, но раздвинул губы, я приблизил стакан, но его рот слишком дрожал, стакан бился о зубы, и вода пролилась ему на подбородок. Я положил его голову назад на подушку, насквозь мокрую от пота, и снова погладил его по волосам. «Принесите мне таз с водой. И губку или мочалку». Молча выйдя, женщина вернулась с тем, что я просил. Я поставил таз на пол, смочил губку, выжал и, присев на край кровати, провел по лбу ребенка. Он поднял руку и положил на мою, она была невесомая, как кошачья лапка, сухая и тоже горячая. Я снова намочил губку и повторил процедуру несколько раз подряд; мало-помалу приступы дрожи сошли на нет; в конце концов мне удалось влить в него немножко воды. Женщина позади меня молча наблюдала за моими действиями. Я снова встал и взглянул на нее: «Простыня мокрая, пижама тоже. Поменяйте их. Сможете это сделать?» Она кивнула, избегая моего взгляда. Я вышел и направился в большую гостиную. Там было несколько человек, которые без особого энтузиазма обменивались ничего не значащими фразами; дети, несколько девочек и мальчик помладше тихо играли в карты за столом у окна; поверх их голов девушка в розовом смотрела на меня по обыкновению спокойно, почти заговорщически, словно желая поделиться со мной персиком. Я налил себе бокал вина и, расположившись на диване, положил ногу на ногу и по-свойски взял за руку женщину, сидевшую рядом со мной. Когда заговорили на очередную тему, я четко выразил свое мнение тоном твердым и не терпящим возражений; окружающие без возражений кивали в знак согласия. Вечером снова пришел врач; я уже успел помыться и переодеться, надел приличный костюм, жилет и даже вязаный шерстяной галстук, такой же коричневый, как костюм. Я проводил врача в комнату мальчика и оставался рядом, пока он его осматривал, слушал и мерил температуру. Кое-кто — женщины, мужчины и даже маленькая девочка — последовали за нами в комнату, они не стояли на месте и молча сновали туда-сюда без какой-либо цели, но, к счастью, сохраняя надлежащую дистанцию. Наконец врач изрек свой вердикт, который в точности совпадал с моим: продолжать принимать таблетки и делать компрессы, наблюдать за ребенком и следить, чтобы он пил достаточно. «Вы слышали? — бросил я столпившимся людям. — Важно пить, как я и говорил». Я поблагодарил врача и проводил его до входной двери; мы распрощались, обменявшись сердечным рукопожатием, и он обещал мне прийти на следующий день с утра пораньше.

За едой ничего не значащие, бестолковые разговоры продолжились; не впадая в высокомерие, но сохраняя твердость, я свел на нет бессмысленные дискуссии, прекратил пустые препирательства своим справедливым суждением, осадил не в меру разошедшихся и поддержал разумные речи. Не то чтобы я относился к этому серьезно — напротив, я ощущал себя мальчишкой, играющим роль взрослого, но играющим всерьез, настолько всерьез, что никому и в голову не приходило подвергнуть это сомнению, и, пока я подробно комментировал назревающий серьезный внешнеполитический