Читать книгу - "Панмедиа. COVID-19, люди и политика - Аркадий Недель"

Бизнес на таком сайте устроен значительно мобильнее, чем в обычных онлайновых магазинах, адреса постоянно меняются, и полиция или спецслужбы не успевают их отследить по причине своей медлительности. Оказывается, что в даркнете время с еще большей скоростью генерирует информацию, чем в нашем мире штрихкодов. Там время не просто деньги, а модус выживания.

Так, светлый и темный мир разделен на группы, которые являются сегодня носителями морали. Рождение новой морали — революционное событие, оно говорит об исчерпанности одной социальной модели и необходимости ее замены на новую. Современный мир, который стартовал в 1945 году и закончился в 1991-ом, с распадом СССР, был основан на идее общественного блага ради индивидуальной свободы. Последняя стала в этот период ценностью, не подлежащей сомнению. Невзирая на различия между идеологическими системами, которые конкурировали между собой по всем направлениям, обе декларировали именно этот принцип. Американская демократия для большинства тогда была образцовым проектом, внутри которого личность могла развивать свою природную данность. Общество служило фоном для такого развития, его роль заключалась в том, чтобы резонировать с индивидом, помогая ему стать лучше внутри себя.

«Американская мечта» — отнюдь не блеф, если ее понимать как игру по правилам: мы тебе условия, ты нам прибыль, причем не только денежную. Советский социализм точно так же во главу угла ставил развитие личности и даже придумал для нее термин — «гармоническое развитие», что кроме того отвечало эфемерному идеалу русской литературы. Общественное было, конечно, очень важным, потому что задача советского человека заключалась в принесении пользы социуму, но еще важнее или фундаментальнее оказывались условия, при которых личное могло стать социальным. Если США были обществом успешных индивидов, то СССР был страной счастливых индивидуальностей.

Все это закончилось по обе стороны тридцать лет назад. Джордж Буш-старший, ликовавший после развала Советского Союза, и подавляющее количество его компатриотов, включая даже таких умняг, как Генри Киссинджер, тогда не поняли, что потеряли своего онтологического alter ego — а это важнее любой идеологической конкуренции. Америка неистово стремилась к победе в Холодной войне и к мировому доминированию, следуя своей давней мессианской программе, изобретенной даже не «отцами нации», а менее известными протестантскими проповедниками эпохи Великого пробуждения (вторая четверть XVIII века), как тот же Джонатан Эдвардс или Джордж Уайтфилд. Эти ребята, особенно Уайтфилд и его доктринальные последователи, переформатировали США в новое библейское государство с выраженной кальвинистской догмой о суверенитете Бога, когда высшая истина становится территориальной. Бог здесь, на земле Америки, она является Его территорией, и следовательно, единственным проводником божьей воли и гарантом справедливости.

«Truth is our weapon», — как позже скажет Эдвард Барретт, помощник госсекретаря США по гражданским делам при президенте Трумане. СССР был атеистическим государством только на бумаге, его сила и угроза сопернику, если употреблять этот термин, состояли в том, что он пробил брешь в «библейской» территориальности Америки, возложив на себя ту же мессианскую задачу. Холодная война была соревнованием двух мессий за право завершить историю — кто быстрее, и вместо нее распространить одну истину и один справедливый социальный порядок.

Но в 1991 году мессианская функция Соединенных Штатов потеряла всякий смысл, поскольку в отсутствии своего alter ego, параллельного мессии, «библейская» истина автоматически стала общим местом. И возник парадокс: с одной стороны, в нее на какой-то момент все поверили, с другой — мессианская программа запущена и не может буксовать, территория Бога должна продолжать работать. Возникла задача по открытию новых пространств и новых врагов, которых надо побеждать. 1990-е прошли в предреальности, при крепком сне великого Пана, когда нам всем казалось, что худшее позади, и никто тогда и не подозревал, что его пробуждение близко.

中国梦, или Карантин Си Цзиньпиня

Столкнувшись с коронавирусом, Китай, как когда-то молодой Владимир Ульянов, пошел по другому пути: довольно быстро осознав опасность происходящего, он начал строить специальные госпитали, куда стали отправлять вновь инфицированных и где их стали лечить, если не от самого коронавируса, то уж по крайней мере не от гриппа. На помощь пришел и AliPay, крайне популярное мобильное приложение, которым китайцы оплачивают свои покупки. С февраля 2020-го оно превратилось в «AliWatch» — по нему власти без труда могли отслеживать места пребывания всех без исключения граждан, как только они совершали какие-либо трансакции. Едва ли это кого-то сильно напрягло с точки зрения нарушения гражданских свобод, а если да, то незначительное меньшинство, особенно в момент великой опасности. В течение своего правления Си Цзиньпин уже успел провести ряд законопроектов, ограничивающих гражданское общество, например, введение сетевой цензуры и сетевого суверенитета.

Подобно Ли Куан Ю до него — несмотря на выучку последнего в Лондонской школе экономики и изучение права в Кембридже, который превратил Сингапур в меритократическое государство с нулевым societas civilis, — Си не верит в гражданское общество как способ государственного modus vivendi, предпочитая этой «горизонтальной» идее Аристотеля партийную вертикаль власти. Одно из самых интересных нововедений Си была концепция 中国梦 (zhōng guó mèng) — «китайской мечты», о которой он заявил публично в ноябре 2012 года. По ходу замечу, что, при всем уважении, идея Дональда Трампа «make America great again» — во многом списанная у Си домашняя работа.

Речь идет о построении социализма с китайской спецификой, хань (汉-социализма, который приведет страну к ее идеалу, к мечте, возникшей в глубокой древности. В Ши Цзине, классическом своде древнекитайских стихотворений, по преданию составленном Конфуцием, есть стих под названием 下泉 (xià quán) — «ручеек», где описываются мечтания поэта об ушедшей навсегда династии Западной Чжоу. Другая аллюзия, которая может возникнуть у любителей китайской словесности, это роман Цао Сюэциня «Сон в красном тереме» (1763), в его названии употреблен тот же иероглиф 梦 (mèng), что и в «китайской мечте» Си. Роман повествует о жизни и постепенном закате аристократического рода Цзя, с невероятным количеством бытовых, житейских деталей и очень точными психологическими портретами. Наверное, это лучший китайский нарратив о кризисе — опасной возможности все иметь и все потерять. Нет сомнений, что Си, человек со своими литературными вкусами, читал роман, и совсем не исключено, что его программа китайской мечты — ответ Цао Сюэциню: 梦 не сон, а мечта, которая может стать реальностью.

Надпись на плакате: «Китайская мечта — народная мечта»