Читать книгу - "Театр отчаяния. Отчаянный театр - Евгений Гришковец"

Тот, кому я был поручен, отвёл меня к двум контейнерам, в которых располагались офис и центр управления всеми работами. Там же был развёрнут некий лагерь, состоящий из модульного, сборного сооружения, где работавшие люди переодевались, получали спецодежду, инструменты и задания. Рядом, под тентом, находилось нечто вроде столовой, чуть дальше стояли ряды туалетных и несколько душевых кабин. Всё было слишком серьёзно, мощно и масштабно. То, что меня выслушал руководитель столь огромной технической затеи, говорило, что Крис был действительно особенным человеком.

Чернокожий в комбинезоне и каске оказался одним из инженеров и младших руководителей. Он быстро объяснил мне, что я могу поработать подсобным рабочим, то есть таскать тяжести и делать то, что скажут. Работа шла в три смены. Я мог работать хоть две смены в сутки, но с перерывом на отдых. За утреннюю и вечернюю смены таким, как я, платили двадцать марок. Сразу. За ночную – тридцать. Каждые четыре часа давали еду. По окончании смены можно было даже выпить пару пива. Утренняя смена уже началась. Но я мог присоединиться немедленно. Время работы зафиксировали бы и заплатили бы соответственно. Я на всё согласился и поспешил приступить.

Мне выдали не новый, но свежестираный комбинезон, каску, замшевые перчатки, забрали одежду, рюкзак, и я влился в работу, как капля в море.

Нас в бригаде было человек двадцать. Русских в ней не было, немцев тоже. Руководил нами британец, который был из команды самого шоу. Весь день мы очень быстро носили трубы для сборки огромной конструкции, к которой должна была крепиться основная декорация. Короткие трубы носили по одному, длинные вдвоём. Всё было так толково организовано, что мы ни секунды не простаивали и нам не нужно было друг с другом переговариваться. Указания поступали чёткие, ясные и вовремя.

Мы воплощали невероятных размеров инженерно-техническое решение. Декорация для шоу должна была в результате представлять из себя огромную стену, которая в конце представления и концерта, по замыслу режиссёра, рушилась. Слово «огромная» ничего не объясняет. Декорация должна была вытянуться на сто шестьдесят метров в длину и на двадцать в высоту. Я работал на её сборке.

Другие, технически грамотные и профессиональные люди, устанавливали мощные вышки и фермы для светового оборудования. Ещё более высокие специалисты занимались гигантскими основами для звуковой техники. Постоянно подвозились, разгружались и разматывались километры и километры проводов и толстенных кабелей. Это было потрясающе. Такого я представить себе не мог. То, что всё делалось только для одного-единственного концерта, а потом должно было быть разобрано, поражало воображение.

Я работал, таскал трубы и думал: «Первая смена заканчивается в шестнадцать часов, а значит, я спокойно успевал получить причитающееся за работу, поесть и совершить попытку уехать». Поезд из Вюнсдорфа уходил в двадцать с небольшим, а следующий в 21:30. Парижский можно было игнорировать. На него не было шансов попасть. В случае удачи я бы ехал на родину, в противном случае я успевал к ночной смене. Существенным неудобством была необходимость брать и таскать с собой рюкзак.

На обед дали порубленные листья совсем незнакомого мне тогда салата, который я сначала принял за капусту, спагетти с фаршем и томатным соусом, сосиски, тефтели и картошку фри. Жидкий кофе из железного бочонка и воду в пластиковых бутылках можно было брать без ограничений. Ел я с удовольствием. Мне давненько не доводилось поесть горячей пищи из тарелки, сидя за столом.

После смены я получил шестнадцать марок, принял душ, поел сэндвичей, которые давали в тот час в столовой, выпил банку холодного пива и поехал пытать счастье на вокзал Лихтенберг.

С вюнсдорфским поездом не получилось совсем. Он каждый раз приходил под завязку набитый солдатами, офицерами и членами их семей. Командовали поездом военные, и проводники ничего не решали. Они все с жадностью смотрели на деньги, но ничего не могли сделать. Военные взяли бы деньги наверняка, но они не могли со мной договариваться на глазах у других военных, которые были везде.

В следующем поезде мне чуть было не нашлось места. Проводник даже завёл меня в вагон, уже посадил в купе с другими людьми. Я уже мысленно прощался с Берлином и Германией. Проводнику я посулил сто марок, и он чуть не танцевал от радости… Но в последнюю минуту привели высокого, статного полковника, которого до вагона провожало несколько подполковников. Все были пьяные и важные. Меня быстренько вывел на перрон расстроенный проводник, который, видимо, уже выстроил планы на мои сто марок.

– Беда, видишь, в чём… – сказал он, – у нас в поезде только купейные вагоны. Других нельзя. Были бы плацкартные, я бы тебя провёз… Но не могу. Очень строго проверяют. И военных много… Я тут буду снова через две недели. Если что, подходи ко мне опять. Попробуем… Но, надеюсь, ты меня не дождёшься.

К ночной смене я вернулся заранее здорово подавленный. На вокзале я поинтересовался билетами на самолёт и узнал, что рейсов на Москву тогда было совсем мало. Государственная авиакомпания Восточной Германии «Интерфлюг» прекратила своё существование, а на наш «Аэрофлот» билетов не было совсем на всё обозримое будущее.

Ночь я работал. Под утро я не понимал, кто я такой, и почти забыл, как меня зовут. Спать хотелось нечеловечески. Голос Эла звучал всё время. Когда этот огромный человек спал, оставалось тайной для многих. Днём я поспал в своём спальнике под тентом на деревянном гладком помосте. Рядом со мной спало вповалку ещё с десяток ребят.

Такие, как я, толком ничего не умеющие, нанятые для самой простой и непрофессиональной работы, были в основном не те, кто пришёл с целью заработать себе на пропитание. Наоборот, те, с кем я работал, в большинстве своём были фанаты Pink Floyd из разных стран, которые приехали не только посмотреть и послушать концерт, но и приложить к нему руку, поучаствовать в историческом событии, внести свою лепту в великое дело и увезти с собой на память фотографии, майку с автографом и впечатление на всю жизнь.

После сна днём я мог либо выйти в вечернюю смену, либо пойти на ненавистный мне вокзал Лихтенберг для очередной попытки. Я подумал, подумал да и остался работать.

А шансов уехать действительно было мало. Таких, как я, желающих вернуться в Москву, накапливалось всё больше и больше. Некоторые стали предлагать проводникам больше ста марок. День на четвёртый моих попыток уехать нас, претендентов на места, набралось человек двадцать, в том числе несколько африканских студентов, которые возвращались на учёбу.

Проводники и начальники поездов начали говорить нам, что раньше такой сложной ситуации не возникало. Наше железнодорожное ведомство не было готово к такому наплыву пассажиров. Поэтому, по словам железнодорожников, планировалось в середине августа подать специальный дополнительный поезд и забрать накопившихся страждущих.

Но до середины августа надо было дожить. А концерт «Стена» должен был на днях состояться. После него нам предлагали два дня поработать на разборе конструкций, и всё… Дальше было не ясно, что делать до середины августа. Надежда на некий дополнительный поезд была слабенькая. А тогда что? Пешком? Но пешком через границу не пускали, я узнавал… И к сожалению, в июле и августе было по тридцати одному дню.