Читать книгу - "Белки в Центральном парке по понедельникам грустят - Катрин Панколь"

Но продолжала, капля по капле, истекать кровью.

Прямая, бледная, иссохшая, она оказалась на улице. В инвалидной коляске. Старая, несчастная. И до того банальная! Банальная, как все человеческие беды. Никому не нужная. Как будто, чтобы на что-то годиться, чтобы принадлежать жизни, непременно нужно быть молодой, крепкой, резвиться и кипеть замыслами. А ведь старики, у кого никаких замыслов не осталось, тоже живут.

Она была как та тыква в раковине: размякла, и ей было все равно, что ее обдирают по кусочкам. Так было до того дня, когда она встретила в парке Александра.

В ту ночь к ней впервые явился любимый. Он сказал, что послал ей Александра и Филиппа, чтобы спасти от одиночества. Ей еще есть что сделать в жизни, еще рано приходить в отчаяние. Она великодушный, благородный человек — ей надо не терять надежду и бороться. Опускать руки — трусость. Опустить руки слишком просто. На это толкает человека слабость.

Он ушел и не забрал ее с собой.

Бекка вздохнула, вытерла глаза тыльной стороной руки. Слезы она все выплакала, но осталась привычка проверять, не закатилась ли куда слезинка-другая, сухая и твердая, как камешек, не скатится ли с предательским стуком в раковину.

Бекка снова вздохнула, и сердитый огонек наконец погас. Она обернулась к Филиппу:

— Знаете, сегодня ночью мне снился очень странный сон…

Она вытащила тыкву из раковины и принялась снимать с нее кожуру, стараясь не запачкать серое платье. Надевать фартук ей не хотелось. В фартуках ходят поварихи в приютах для нищих. Фартуки и половники на длинной ручке, из которых тебе плескают в миску мерзкое варево.

Кожура была толстая, крепкая. Нож скользил, и Бекке никак не удавалось загнать его поглубже. Обдурила ее продавщица. «Конечно, никому эта аргентинская тыква, выращенная-де на органических удобрениях, и даром была не нужна, вот она мне и впарила ее с этими россказнями насчет кипятка. А я, дура, поверила. Так хотелось поверить!..»

Филипп подошел ближе, взял доску, нож и бросил:

— Ну-ка, дайте мне. Чистить тыкву должна мужская рука.

— И много вы в своей жизни очистили тыкв? — улыбнулась Бекка.

— Это первая. Но я ее укрощу в два счета.

— Мужской хваткой?

— Именно.

Он резал тыкву на тонкие ломтики и складывал их на доску. Чистить их по одному сразу стало гораздо легче: каждый ломтик можно было крепко держать, и нож не соскальзывал. Вдвоем они вырезали семечки — те липли к ножу, — попробовали их на зуб и скорчили совершенно одинаковую гримасу.

— А теперь что? — спросил он с гордостью в голосе.

— Теперь надо сложить ее в кастрюлю и потушить с молоком, луком-шалотом и соленым маслом. И все время помешивать. Странно все-таки, продавщица уверяла, что если ошпарить кожуру кипятком, она сама отойдет…

— А вы и поверили.

— Хотелось верить.

— Продавцы вам и не такого наболтают, лишь бы всучить товар.

— Если бы не этот сон, мне бы не так хотелось ей верить!

— А что это был за сон? Грустный?

— Нет-нет. Да это даже и не сон. Ко мне приходил мой покойный муж. Он иногда вот так приходит ночью, прикасается, наклоняется надо мной, я чувствую, что он рядом, открываю глаза медленно… Он садится рядом и смотрит так, знаете, с любовью, но и огорченно. Вы смотрели такой фильм — «Призрак и миссис Муир»?

— Когда-то давно. В Латинском квартале была ретроспектива Манкевича.

— Понятно. В общем, вот так он и приходит. Как капитан в том фильме.

— И вы с ним разговариваете…

— Да. Тоже как в фильме. Говорим о старых добрых временах. О вас иногда… Он говорит, что это он так устроил, чтобы я вас встретила. Он вообще любил немножко выставляться, вроде как я без него пропаду. В каком-то смысле так оно и было… Я его слушаю, и мне тогда так хорошо! Я все жду, когда он заберет меня к себе. Но он уходит один. И мне становится грустно. Иду вот тогда, покупаю тыкву на суп…

— А почистить ее толком и то не можете.

— Наверное, я просто еще думала о нем. А не о том, как чистить тыкву. Тут ведь надо полностью погрузиться в процесс.

Она встряхнула головой, отгоняя сон, и тихонько добавила, уже без всякой дерзости и раздражения:

— Не знаю даже, зачем я вам об этом рассказываю.

— Потому что вам это важно. Вон вы как размякли.

— Может быть.

— У каждого свой кошмар. На всех что-нибудь такое накатывает по ночам, когда этого не ждешь.

И тут Филипп решился. Он сам от себя такого не ожидал. Потом он даже недоумевал: как его угораздило, откуда такая прыть, такая храбрость?.. Словом, он уселся на стул и, пока Бекка обжаривала на сковородке лук, помешивая его деревянной ложкой, чтобы все кусочки прожарились до золотистой корочки, рассказал ей про собственный кошмар.

— Мне сегодня тоже снился сон, Бекка. Точнее, тоже не сон, потому что я не спал. Скорее, какая-то жуткая тоска схватила прямо за горло.

— Вам было страшно старости и одиночества?

— И бесполезности. Просто ужас. Но это был не сон. Это было как будто я что-то ясно увидел, и от этой ясности у меня просто-таки кровь застыла в жилах.

Филипп вскинул глаза на Бекку, будто она могла его вылечить.

— Выходит, вы сами себе за призрака, — проговорила Бекка, не опуская ложки.

— Призрак собственной жизни. Живой призрак. Какой все-таки кошмар видеть в себе привидение!

Он вздрогнул и передернул плечами.

— Но ведь Дотти вас любит! Вам от этого не легче? — Теперь она укладывала один за другим в кастрюлю ломтики тыквы.

— Не легче.

— Я так и думала. Вы по сравнению с ней — бледная спирохета. Она в вас души не чает, только вам с этого толку чуть.

Бекка солила, перчила, медленно помешивала суп деревянной ложкой, разминала тающие ломтики тыквы. В кастрюле взбухали и лопались большие оранжевые пузыри.

— Любовь дает краски. А вы совершенно бесцветный.

— А ведь я люблю одну женщину. Но сижу сложа руки.

— Почему?

— Не знаю. Чувствую себя стариком. Как будто у меня вышел срок годности.

Бекка в сердцах хлопнула ложкой по плите.

— Не смейте так говорить! Вы не знаете, что такое старость!..

Филипп растерянно молчал.

— Старость — это когда до вас никому больше нет дела. Вот тогда можно чувствовать себя бесполезным. Когда никто вас вечером не ждет, когда никто не встречает вас дома и не слушает, как вы жалуетесь, что вам жмут ботинки. Но до этого вам еще далеко. До тех пор столько всего можно переделать! Как вы смеете ныть?!