Читать книгу - "Сговор остолопов - Джон Кеннеди Тул"

Адрес, который искал патрульный Манкузо, оказался самой крохотной постройкой квартала, не считая гаражей, — эдакий лиллипут восьмидесятых. Замерзшее банановое дерево, бурое и битое, чахло перед крыльцом, вот-вот готовое рухнуть под собственным весом, подобно железной ограде, уже опередившей его давным-давно. Возле мертвого дерева горбился земляной холмик, в котором наискось торчал кельтский крест, вырезанный из фанеры. «Плимут» 1946 года был запаркован во дворике, упираясь бампером в ступеньки крыльца, а выступавшими хвостовыми огнями перегораживая всю кирпичную дорожку. Тем не менее, если б не «плимут», не потемневший от непогоды крест и не мумифицировавшееся банановое дерево, дворик был бы совершенно гол. В нем не было кустарника. В нем не росла трава. И не пели никакие птицы.

Патрульный Манкузо взглянул на «плимут» и увидел глубокую вмятину на крыше, а крыло, все измятое кругами, отстояло от корпуса на добрых три или четыре дюйма. СВИНИНА С БОБАМИ ВАН КАМПА было напечатано на куске картона, который прикрывал дыру, некогда служившую задним окном. Остановившись около могилки, Манкузо прочел выцветшие буквы на кресте: РЕКС. Затем поднялся по стертым кирпичным ступенькам и услышал из-за наглухо закрытых ставней раскатистое пение:

Большие девочки не плачут.

Большие девочки не плачут.

Большие девочки, они не пла-а-чу-ут.

Они не плачут.

Большие девочки, они не плачу-у-… ут.

Дожидаясь, пока кто-нибудь выйдет на звонок, он прочел выцветшую наклейку на дверном стекле: «От излишней болтовни в море тонут корабли». Под надписью ВОЛНА прижимала палец к губам, уже побуревшим от времени.

Многие особи квартала выползли на веранды поглазеть на него и на мотоцикл. Жалюзи в доме напротив, медленно шевелившиеся вверх и вниз, чтобы установился должный фокус, явно свидетельствовали и о значительной невидимой аудитории, поскольку полицейский мотоцикл в окрестностях сам по себе — событие, а особенно — если его водитель носит шорты и рыжую бороду. Квартал был, разумеется, беден, но честен. Неожиданно смутившись, патрульный Манкузо позвонил в колокольчик еще раз и принял, по его мнению, официальную стойку. Он явил миру свой средиземноморский профиль, однако публика узрела лишь щупленькую фигурку землистого цвета: шорты неуклюже болтались в промежности, паучьи ножки, слишком голые под форменными подвязками и над нейлоновыми носками, гармошкой спускавшимися на лодыжки. Публика взирала с прежним любопытством, но без должного эффекта; а некоторые и вообще давно ожидали явления в это миниатюрное строение чего-то подобного.

Большие девочки не плачут.

Большие девочки не плачут.

Патрульный Манкузо свирепо забарабанил в ставни.

Большие девочки не плачут.

Большие девочки не плачут.

— Дома они, тута, — завопила какая-то тетка из-за ставней соседнего дома — фантазии архитектора о поместье Джея Гулда [(1836-1892) — крупный американский финансист и спекулянт недвижимостью.]. — Мисс Райлли наверно на кухне. Сзаду зайдите. А вы кто, мистер? Фараон?

— Патрульный Манкузо. Работаю под прикрытием, — сурово ответил он.

— Во как? — Повисла капля молчания. — А вам кого надо — мальчишку или мамашу?

— Мамашу.

— Ну, тогда хорошо. А то его ни в жисть не сцапаешь. Он телевизер смотрит. Вы вот это слышите? У меня ж от него уже ум за разум заходит. Никаких нервов не хватает.

Патрульный Манкузо поблагодарил теткин голос и вошел в отсыревший проулок. На заднем дворе он и обнаружил миссис Райлли — та развешивала пожелтевшие переметы простыни на веревке, растянутой между голыми фиговыми деревцами.

— О, это вы, — через минуту произнесла она, едва не взвизгнув при виде рыжебородого мужчины у себя во дворе. — Как ваше ничего, мистер Манкузо? И чего там люди сказали? — Она осторожно переступила своими коричневыми фетровыми шлепанцами через выбоину в кирпичной кладке дорожки. — А вы заходите, заходите, чашечку кофия славно выпьем.

Кухня оказалась просторной, с высоким потолком — самая большая комната в доме; в ней пахло кофе и старыми газетами. Как и повсюду в доме, там было темно; засаленные обои и коричневые деревянные плинтусы омрачали любое подобие света, выползавшего из тупичка. Хотя интерьеры патрульного Манкузо не интересовали, он не обошел вниманием, как и любой на его месте, антикварную печь с высокой духовкой и холодильник с цилиндрическим мотором на верхушке. Припомнив электрические жаровни, газовые сушилки, механические миксеры и взбивалки, вафельницы и моторизованные шашлычницы, которые постоянно жужжали, мололи, взбивали, охлаждали, шипели и жарили в космической кухне его жены Риты, Манкузо даже не осознал сперва, чем миссис Райлли занимается в таком скудном помещении. Как только по телевидению рекламировали новый прибор, миссис Манкузо немедленно его покупала, сколь загадочным бы ни было его предназначение.

— Так расскажите ж, чего он сказал. — Миссис Райлли поставила кипятиться кастрюльку с молоком на свою эдвардианскую газовую печь. — Сколько с меня причитается? Вы сказали ему, что я — бедная вдова с ребеночком на руках, а?

— Да, это я ему сказал, — ответил патрульный Манкузо, неестественно выпрямившись на стуле и с вожделением поглядывая на кухонный стол, покрытый клеенкой. — Вы не станете возражать, если я положу сюда свою бороду? Тут у вас жарковато, а она мне лицо колет.

— Конечно, не стеснятесь, голубчик. Нате. Скушайте пончика с желе. Я свеженьких только сегодня прикупила на Журнальной улице. Игнациус мне утром и говорит: «Мамуля, уж так мне пончиков с желе хочется». Сами знаете. И я пошла по Германской и купила ему две дюжины. Смотрите, еще осталось несколько.

Она предложила патрульному Манкузо изодранную и замасленную коробку из-под пончиков, которая выглядела так, будто подверглась необычайному надругательству — ее явно пытались сожрать вместе с содержимым. На донышке патрульный Манкузо обнаружил два сморщенных кусочка, из которых, судя по влажным краям, желе уже высосали.

— В любом случае, спасибо, мисс Райлли, я довольно плотно пообедал.

— Ай как жалко-то. — Она наполнила густым холодным кофе две чашки наполовину и сверху до краев добавила вскипевшего молока. — Игнациус любит свои пончики. Так и говорит мне: «Мамуля, люблю я свои пончики». — Миссис Райлли прихлебнула от края чашки. — Он сейчас в гостиной, на чилевизер смотрит. Каждый день, как по часам, одну и ту же передачу глядит, где детишки эти танцуют. — В кухне музыка звучала несколько потише, чем на крыльце. Патрульный Манкузо вообразил себе зеленую охотничью шапочку, омытую молочно-голубым мерцанием телевизионного экрана. — Да и передача-то ему совсем не нравится, однако пропускать не хочет. Вы бы слыхали, как он об этих детках бедных выражается.

— Я разговаривал сегодня утром с человеком, — сказал патрульный Манкузо, надеясь, что миссис Райлли истощила тему своего сына.

— Да что вы? — В свою чашку она положила три ложки сахару и, придерживая ложечку большим пальцем так, что грозила выткнуть себе глаз, отхлебнула еще маленько. — Что же он сказал, голубчик?