Читать книгу - "Принц Модильяни - Анджело Лонгони"

Выражение ее лица становится жестким и беспощадным.

– Я все для тебя сделала! Я нашла тебе нового посредника…

– Ты только это можешь сказать? Поль для меня – как брат, если с ним что-то случится на войне, для меня это будет страшная боль… Он один из немногих в Париже, кто искренне любит меня.

– Я тебя тоже люблю – тебе этого недостаточно?

– При чем тут это?

– Я посвящаю себя – тебе и твоему будущему! И я рада, что ты здесь, а не на войне. Посмотри на Пабло – разве он пошел сражаться?

Я смеюсь и обращаюсь к Пабло:

– Пабло, видишь, все хотят, чтобы я был таким же, как ты.

Он улыбается и подыгрывает:

– Что тебе сказать? Я сам иногда хочу стать как Модильяни.

Я делаю еще один глоток и снова обращаюсь к Беатрис:

– Я – не Пикассо, и никогда им не стану.

– Чем ты хуже него?

Эта фраза, произнесенная Беатрис в присутствии Пабло, меня унижает и оскорбляет. Я подхожу к ней вплотную и повышаю голос:

– Я – не Пикассо!

Но Беатрис решительна в своем намерении задеть меня:

– Ты не понимаешь, что можно стать богатым, просто создавая картины?

– Не преувеличивай: я не так уж богат. – Пабло шутит, чтобы разрядить обстановку. Все смеются. Однако Беатрис не намерена успокаиваться.

– Только глупые не зарабатывают денег. Ты должен писать картины и продавать их. Поль Гийом ждет твои картины, и я ему гарантировала, что ты их напишешь.

– Ты гарантировала? Сколько всего хорошего и полезного ты для меня делаешь! – Я не скрываю сарказма.

– Я создаю благосклонность публики к тебе.

– Но благосклонность имеет очень высокую цену: конформизм.

– Ты видишь в этой комнате конформистов?

– А ты думаешь, что достаточно быть художником или поэтом, чтобы не быть конформистом?

– Лучше живой конформист, чем мертвый оригинал! И вообще – это не так: настоящие художники делают то, что хотят.

– Но наши с тобой желания – не совпадают! И ты хочешь, чтобы я был посредственностью.

– Продавать означает быть посредственностью?

– Да, если для этого я должен писать как все.

– Ты пишешь не так, как все. Ты – Модильяни, ты стоишь больше других, просто ты этого не знаешь и сам не веришь в это. Ты предпочитаешь преуменьшать свой талант.

– Зато я не страдаю манией величия, как ты.

– Кто тебя убедил бросить скульптуру и спокойно заниматься живописью? Благодаря мне тебя начали замечать! Ты знаешь, что с тобой хочет познакомиться еще один торговец картинами?

В этот момент все становятся более внимательными. Прежде им просто доставляло удовольствие быть свидетелями ссоры – теперь же добавились любопытство и возможность посплетничать.

– И кто же?

– Леопольд Зборовский.

Наша публика обменивается понимающими взглядами; очевидно, все его знают.

– Вы знаете, что он хочет стать поэтом? Он тоже пишет стихи, – Макс Жакоб говорит невпопад.

– А разве Зборовский – не торговец антиквариатом? – В отличие от Макса, Пабло более конкретен.

– Нет, он работает со многими художниками и хочет продавать наши картины.

Я не могу поверить услышанному. Кажется, Беатрис даже не понимает, что только что совершила грубую ошибку.

– Наши?

– Картины, которые ты пишешь.

– Ты сказала «наши».

– Они ему очень нравятся.

– Наши картины?

Я обращаюсь к остальным:

– Она сказала «наши»? Она правда так сказала? Вы слышали?

Все пребывают в полном замешательстве и молчат.

– А тебе? Тебе они нравятся? Тебе нравятся наши картины?

Я снова пью из горла. Она уходит от ответа и продолжает гнуть свое:

– Он еврей, как и ты. И он в восторге от твоих портретов.

– А тебе они нравятся? – Я повышаю голос. – Отвечай!

– Конечно, они мне нравятся. Ты не слышишь, как я об этом говорю с другими? Я всегда хорошо отзываюсь о твоих работах.

Я становлюсь саркастичным.

– Ты говоришь как в журнальной статье. Складываешь слова, чтобы описать картины, – но не знаешь, что видишь, когда смотришь на них.

– Складывать слова – это моя работа, я журналист.

Я выпиваю за один глоток больше вина, чем могу проглотить, и закашливаюсь.

– …Они тебе не нравятся. Это читается на твоем лице.

– Неправда!

– Не нравятся!

– Неправда! Я люблю твои картины!

Беатрис начинает плакать. Жан встает и призывает знаком своих друзей сделать то же.

– Возможно, нам лучше уйти.

Все встают, кроме Пикассо, который с абсолютным спокойствием вмешивается в разговор:

– Твои картины очень нравятся Беатрис. Я тебе говорю это как друг.

Я смотрю на него и снова пью. Он продолжает:

– Знаешь, для большинства людей наше искусство представляет проблему. Они настаивают на портретном сходстве. Они всегда рассчитывают, что картины будут похожими на оригинал.

– Мои картины не должны быть похожими на оригинал. Изображать реальность мне неинтересно.

– Амедео, я это знаю.

– Я ненавижу реальность.

– Я тебя понимаю.

– Я пишу то, что внутри, а не то, что снаружи.

– Пойми: наши работы могут продаваться или не продаваться, но практически никто их не понимает по-настоящему. Их поймут позже, необходимо время. Сейчас людей просто привлекает новизна.

На этот раз реакция Беатрис обращена к Пикассо; она говорит со слезами на глазах и некоторой агрессией в голосе:

– Людей? Пабло, о ком ты говоришь?

– Обо всех.

– И обо мне тоже? «Люди» для тебя все, кто не является художником? Они все не в состоянии понять искусство? Ты говоришь о нас, бедных идиотах, которых привлекает лишь мода?

– Вроде того.

– Спасибо за поддержку, Пабло!

– Не обижайся.

– …В любом случае, понимают они или нет – неважно. Какое это имеет значение, когда их задача – просто покупать!

Я не упускаю случая уязвить ее:

– Покупать, не имея ни малейшего представления об искусстве? Это то, чего ты добиваешься?

– Да! А что в этом такого? Ты слышал, что сказал Пабло? Они поймут позже. Сейчас они недостаточно умны.