Читать книгу - "Принц Модильяни - Анджело Лонгони"

– Умны? Чтобы понимать, не нужен ум. Нужно вдохновение или интуиция.

– Ах, вдохновение и интуиция? Но эти достоинства есть не у всех, верно? Держу пари, что твоя русская поэтесса наделена ими. С ней ты, вероятно, говорил только об искусстве – и она сочиняла стихи, пока ты ее трахал!

У меня безудержное желание оскорбить ее при всех – но я лишь улыбаюсь.

– Может быть, ты хотела быть на моем месте?

Впрочем, отсылка к ее бисексуальности не вызывает никакого интереса у гостей, поскольку ни для кого это не новость.

– Или ты ревнуешь меня к моему прошлому?

– Мне нет дела до твоего прошлого, меня интересует твое настоящее и будущее. Сейчас – подходящий момент завести знакомства, ты должен встречаться с нужными людьми.

– Ты не понимаешь смысла того, что я делаю, – но хочешь продавать мои работы. Почему?

Она взяла себя в руки и уже не плачет.

– Не будь наивен! Искусство – это обман. Все зависит от конкретного человека; если ему нравится – человек покупает. Но ты боишься денег, потому что посредством их и измеряется одобрение.

– Нет. Искусство – как страсть: им нельзя обладать за деньги. Можно купить половой акт у проститутки, но не страсть!

Пабло наблюдает за нами с видом ученого, проводящего опыты на живых существах в лаборатории. Похоже, ему интересно то, что я говорю. Меня, напротив, больше не заботит аудитория. Уровень ссоры уже зашкаливает. Беатрис забывается и почему-то считает, что вправе говорить мне все, что думает.

– Наступит момент, когда ты постареешь, а пожилой представитель богемы выглядит жалко.

– Если бы я пошел на фронт, такая возможность могла бы быть исключена. Во всяком случае, скажи Зборовскому, что я не заинтересован в сотрудничестве.

– Жаль, потому что он хотел предложить тебе фиксированную и гарантированную ежемесячную оплату.

Публика заинтригована нашей ссорой, кульминация нарастает. В сущности, мы играем перед ними самый настоящий спектакль, бесплатный и уникальный.

– И какую же?

– Двадцать франков в день. У тебя больше не будет необходимости продавать свои рисунки в барах, никаких больше dessin à boire. Тебе будет на что жить, и ты обретешь чувство собственного достоинства, понимаешь?

Я молчу, смотрю на бутылку и думаю о том, что Поль Гийом оплачивает мою студию, платит мне авансом за картины, но фиксированный доход мне еще никто не предлагал. Это происходит впервые, и если это правда, я должен быть благодарен Беатрис за такое посредничество. Долги превращают нас в рабов. Двадцать франков в день – это шестьсот франков в месяц.

– Заманчивое предложение, да?

Беатрис вызывающе улыбается. Она как паук, который плетет паутину внимания и благосклонности с целью привязать к себе жертву. Но верно и то, что я устал голодать и не иметь художественного признания. Я пытаюсь успокоиться.

Я допиваю вино.

Она подходит ко мне, резким движением выхватывает у меня бутылку и швыряет ее о стену. Вот она, долгожданная кульминационная сцена! Публика в шоке делает шаг назад. Женщины вскрикивают от неожиданности, а дружки Кокто закрывают лица руками.

– Ты не должен пить!

– Это еще один приказ?

– Ты больше не должен пить! Ты должен сосредоточиться на живописи. Я не буду ползать у твоих ног, пока другие художники делают карьеру. Ты думаешь, я способна довольствоваться тем, что ты спишь со мной?

– Конечно, нет. Ты хочешь еще приказывать мне, что делать, как дышать, как жить.

– Именно! Я помогаю тебе жить.

– Даже не знаю, что мне делать с властной амазонкой, которая покупает мне краски и холсты, но наполняет мою жизнь приказами и запретами. Знаешь что? Пиши в своем журнале о художниках, которые тебе нравятся, и оставь меня в покое.

Я собираюсь уйти, но она берет меня за руку.

– Ты нуждаешься во мне!

– Ты не убедишь меня в этом, лишь повторяя одно и то же.

– Тебе нужна толстая и простодушная итальянка, которая всегда говорит «да»?

– По крайней мере, она бы мне позволяла спокойно пить.

– Вино – единственное, что тебя интересует? Ты меня не любишь!

– Нет! Это ты меня не любишь! Я ухожу от тебя.

Я направляюсь к выходу из комнаты. Беатрис вдогонку угрожает:

– Если ты переступишь порог квартиры – больше не возвращайся!

– Не беспокойся, не вернусь.

Не оборачиваясь, я дохожу до двери и закрываю ее за собой, хлопнув со всей силы. Я спускаюсь по лестнице – и вскоре слышу звук быстро догоняющих меня шагов.

– Постой!

Я не отвечаю и продолжаю идти вниз.

– Остановись!

Ее голос сейчас уже не тот, которым она отдавала мне приказы.

– Прошу тебя, остановись. Амедео!

Я продолжаю спускаться. Беатрис оставила своих гостей – и теперь, когда мы одни, заговорила по-другому:

– Амедео, прошу тебя…

– Теперь ты просишь?

Она почти догнала меня, я вижу ее этажом выше. Мы обмениваемся взглядами.

– Прости…

Я на мгновение останавливаюсь.

– Знаешь, сколько я там стоял под дверью и слушал вас?

– Ты нас подслушивал? Ну и что? Что я сказала плохого? Я говорю о тебе только хорошее. Я люблю тебя.

Я не отвечаю и снова начинаю спускаться. Она следует за мной и говорит умоляюще:

– Не бросай меня… Послушай!

Я задаюсь вопросом, как она за несколько секунд может перейти от ярости и абсолютной уверенности к мольбе.

– Амедео.

– Ты оставила своих гостей в одиночестве.

– Мне нет до них дела.

– Ты врешь. Только до них тебе и есть дело. Иначе как бы ты писала статьи для своего журнала?

– Останься со мной?

Я останавливаюсь и смотрю на нее.

– Беатрис, это не так работает.

– А как?

– Я не знаю, я еще это не понял, – но не так.

– Скажи, как надо…

Она подходит ко мне вплотную.

– Беатрис, у нас не получается быть вместе. Люди меняются в зависимости от человека, который с ними рядом, и я себе таким – рядом с тобой – не нравлюсь. Наши отношения не могут продолжаться.

Она прислоняется ко мне и толкает меня в сторону коридорчика, в который выходят двери двух квартир.

– Могут, потому что между нами все по-особенному.

– Нет, между нами все обострено. Когда мы вместе, наши достоинства становятся невыносимыми недостатками.